— Нет, не глядишь. Бабка сказала, что это ты вызвал Аньку. Так?
— Ну так. Ну и что? — не поднимая глаз от книги, сказал Олег.
— А тебе не кажется, что это не по-братски — нафискалил и глазки в пол. А? За это по шее полагается.
— Ну бей, — равнодушно сказал Олег.
— Надо бы, но у меня к тебе другое дело. Раз провинился, должен исправляться. Надо срочно кончать испытания. Поможешь?
— Не, — покачал головой Олег.
— Почему?
— Не хочу.
— Просто так или из принципиальных соображений?
— Я согласен с отцом. Поля и птичник — важнее. А твой «самовар» подождет.
— Умник! Ты же восторгался «самоваром»! Плясал вокруг него!
— Не плясал, не ври. На вредность проверял — это было.
— Проверял, а потом — растрепался. Опять нафискалил!
— Нет, не фискалил, а сказал, чтоб люди знали.
— А какое имеешь право? Тебя кто уполномочил?
— А ты? У тебя какое право травить нашу живность?
Николая передернуло.
— Хо! Тебя не спросил! Ты что тут, милиционером?
— Я здесь живу!
— А я? Я уже здесь не живу? Это дом не мой — только твой?! Поля, леса, болото — все твое? Не мое?
— Не кричи на меня, иначе просто уйду.
Олег отложил книгу, это были рассказы Чехова, встал и впервые за весь разговор посмотрел Николаю прямо в глаза.
— И прошу тебя, Коля, не трогай больше Катю.
— И Катю не трогай! И Катя твоя?!
— Да, моя. Я ее люблю.
— А она тебя?
— Полюбит.
— Ты так уверен?
— Да, уверен.
— Она поступает в институт, скоро ты ее не увидишь! — прокричал Николай. — Она будет физиком, как и я! И никогда не вернется в это болото.
— Да? — с вызовом спросил Олег.
— Да! — выкрикнул Николай.
Олег снял со спинки стула сумочку — ту, бежевую, подаренную Николаем Кате — и протянул Николаю.
— Вот, возьми, Катя вернула вчера вечером, забыл тебе сказать.
Николай вырвал сумочку, отшвырнул. Он надвигался на брата со стиснутыми кулаками. Олег отступал к двери, держа руки перед грудью, ладошками вместе.
— Ты! Тихоня! Зануда вежливенькая! — орал Николай, размахивая кулаками. — Про любовь толкует. А знаешь, что такое любить?! Я ее люблю! Я! Понял! А ты? Кур золотушных разводи! Поросят! В навозе своем!
Пятясь, Олег запнулся о порог, повалился, ударился плечом об косяк, упал на руку. Из рассеченной ладони потекла кровь. Чертыхнувшись, Николай проскочил на крыльцо, в густой полуденный зной, на самый солнцепек, и — через двор — в обожженно-обморочную тишину деревенской улицы.
Не замечая изнуряющей духоты, он быстро направился к дому Кати. Шаги его были упруги и легки, он все еще кипел от возмущения. Олег вызывал в нем сложное чувство. Вот как, оказывается, может все поворачиваться в жизни! Как сложно, вычурно, дико!
Распаляя себя, он все убыстрял и убыстрял шаги, пока не перешел на бег. Сзади раздался шум нагоняющей машины, он обернулся — самосвал, голубоносый ЗИЛ. Николай вскинул руку. Машина со скрежетом затормозила, из кабины высунулся черный от пыли и солнца Петька Клюнин. Николай забрался в кабину. Вся задняя стенка и потолок были оклеены полуголыми красотками — рекламными картинками от импортных колготок. Петька был до пояса гол, грязная рубашка комом лежала на сиденье. Магнитофон, привязанный к приборной панели, исторгал во всю мощь нечто невнятное, лающее, заезженное. Николай нажал клавишу — какофония прекратилась.
— Слушай, Петро, подбрось до болота, — попросил Николай.
— Комаров гонять? — осклабился Петька. От него пахнуло вином.
— Ага. Вот так надо!
— А трёху дашь?
— Дам.
Петька без лишних слов тронулся было с места, намереваясь развернуться на узкой дороге, но Николай остановил его маневр.
— Нет, нет, сначала — за Катей.
— О! — Петька присвистнул. — С бабой?! Тогда дороже. Две трёхи.
— Ладно, уговорил.
— Денежки вперед!
Николай вынул бумажник, достал деньги, сунул под ремешок магнитофона. Петька подмигнул и, давнув на газ, понесся вперед, к дому, где жила Катя. В кузове громыхали какие-то ящики, шкивы, патрубки, лопаты. Возле ее дома он лихо тормознул, развернулся, настойчиво посигналил. Катя выглянула в окно — Николай помахал ей из кабины, выпрыгнул на землю. Он думал, что она тотчас выйдет, но она почему-то не торопилась. Пришлось ему пойти за ней…
Они чуть не столкнулись в полутемных и тесных сенях. Он обнял ее, кроху, глядевшую скорбными темными глазищами, испуганную, робкую, милую, желанную. Но Катя вывернулась, упрямо отвела его руки и не позволила поцеловать себя.
— Катюша, ты что? Что это с тобой?