Часовенка, «самовар» под навесом, палатка с оранжевым верхом, сарай — все было на месте и все казалось каким-то иным, странным, похожим на театральные декорации. Черное небо висело неестественно низко, было тяжелым, давящим. Окружающий поляну лес как-то мрачно придвинулся со всех сторон и многозначительно пошумливал, словно там, в сумеречной его глубине расхаживал кто-то огромный, шелестел листвой, ломал сухие ветки. И не было слышно трещоточников — все мелкое попряталось, притихло в ожидании чего-то страшного, неумолимо надвигающегося…
Николай и Катя стояли друг возле друга в какой-то истоме, настороженном ожидании, что вот-вот появится тот, кто бродит там, в лесной чаще. Николай взял у Кати сумку, поставил на землю. Шум затих, и это как бы разрешило все их сомнения. Катя, вздохнув, прислонилась к нему, подняла лицо, ждущие глаза. Николай обнял ее, но Катя вырвалась, отступила, умоляюще глядя на него и прижав руки к груди.
— Нет, нет, прошу тебя, — быстро сказала она, отступая еще дальше.
— Ну как хочешь, — Николай пошел к часовне.
— Коля! — позвала она.
Николай остановился. Катя, склонив голову* медленно-медленно подошла к нему, вскинула руки ему на шею, прижалась.
— Я совсем без гордости, да? — сказала она.
Николай подхватил ее на руки, понес в палатку… Потом они долго лежали молча, и Катя нежно водила травинкой по его груди, по бровям, трогала губы.
— Хочу, чтобы мы были вместе… Всегда. Понимаешь? — сказал Николай. — Потому что… Потому что… Я, Катя, очень люблю тебя…
Катя прилегла на подушку, подложила под щеку сложенные ладони. Николай склонился к ней — она улыбалась. Он погладил ее по щеке, поцеловал.
— Ну, что молчишь? — спросил тихо, на ухо.
— Не знаю, Коля, — ответила она тоже шепотом. — Ничего я не знаю.
Яркая вспышка осветила палатку — страшный трескучий грохот обвалом раскатился над поляной. Придерживая край простыни, Катя встала на колени. Николай тоже поднялся, с тревогой прислушался.
— Гроза, — прошептала Катя. В полутьме палатки едва различимы были черты ее лица, лишь глаза, расширенные, маслянисто-черные, да руки, прижатые к подбородку, выдавали ее страх. Собрав одежду, Николай выбрался из палатки. Тьма еще более сгустилась, в воздухе что-то потрескивало, пахло озоном. Он оделся, перебежал под навес. Долгожданная прохлада, поднявшийся ветер взбадривали, настраивали на работу.
— Катя! На выход! — прокричал, пробегая мимо палатки.
Катя быстро оделась, вышла на поляну. Николай крутился возле «самовара», дверь в часовенку была распахнута, внутренность освещена. Сильный порыв ветра вздул брезентовый полог, зашумели верхушки деревьев. Резко похолодало. Катя сполоснула лицо и руки под умывальником, стряхивая капли, побежала в часовенку, вытерлась полотенцем, висевшим на ее персональном гвоздике.
Николай открыл газ, труба засипела, наверху вспыхнуло пламя, язык вытянулся, заострился, начал сворачиваться жгутами. Гудение перешло в рев, игла рванулась ввысь, к тучам, ползущим сплошной черной массой. Температура в игле нарастала, Николай следил по прибору, установленному тут же под навесом. Пучки бабкиной травы зверобоя раскачивало ветром. Краем глаза он видел и Катю, стоявшую у пульта с журналом в обнимку. Ее донимали комары, она то и дело отмахивалась от них, переступая с ноги на ногу, потирала одну ногу другой, встряхивала головой. «Босиком?!» — удивился он, но рев трубы, последовательность операций захватили его, и он весь ушел в испытания, в управление иглой, разгорающейся все ярче и делающейся все тоньше и острее. Катя следила за ним, ждала отмашки.
Новый шквал ветра с дождем пронесся над поляной. Капли дождя, летевшие на раскаленную струю газа, взрывались у ее краев, превращались в пар — вокруг иглы возник светящийся ореол, словно она исторгала из своего нутра какую-то оболочку, которая тотчас расходилась тончайшим туманом. Катя вскинула руку, показывая на иглу. Николай выглянул из-за полога, схватился за голову, присел от изумления. Чувство восторга, полета, прорыва к чему-то неведомому, дикому охватило его. Катя сорвалась с места, подбежала вплотную, прокричала, склонившись к самому уху:
— Гроза! Не боишься? Можно?
Он сграбастал ее, вместе с журналом, поднял, закружил, бегом отнес в часовенку, поставил перед пультом.
— Мы — боги, Катька! Не бойся! Прорвемся сквозь тучи! — прокричал он и кинулся назад.