Игла ревела, грохотала, заглушая порывы ветра и шум дождя. Николай поднял руку, скосил глаза на часовенку — Катя застыла в ожидании сигнала, готовая по его отмашке засечь взглядом расположение сразу шести стрелок на контрольном пульте. «Раз!» — и пошел первый отсчет… Николай точным рывком добавил газа в струе и — «Раз!» — второй отсчет… «Раз!» — третий… «Раз!» — четвертый…
Небо разломилось на куски — игла уперлась в узел разлома, белое пламя скользнуло между серыми кусками разорванных туч, вспыхнули нежные сполохи, и вдруг толстые лапы струящегося огня впились мощными когтями в башенку часовни, в угол сарая и черный бак висевшего на столбе трансформатора. Ярчайшая пелена скрыла внутренность часовни, кольцо деревьев, палатку и саму поляну. Наступил мрак, который, казалось, стал растягиваться, сухо трещать под действием рвущегося изнутри света, и вдруг снова вспыхнуло, огненные шары взметнулись ввысь, заклубился то ли дым, то ли пар, с чудовищной силой треснуло, ахнуло, заскрежетало и пошло грохотать, ухать, стонать по всей округе…
Николай очнулся от острой боли в ноге. Сильно пахло озоном, газом и чем-то паленым. На месте развороченного «самовара» клубились искореженные обломки. Оглушенный и ослепленный, Николай лежал, подвернув под себя руку, обрывки брезента свешивались к самому его лицу и смрадно чадили. Он перевернулся на бок, отбросил брезент, приподнялся на руках, сел. Боль в левой ноге утихла. Попробовал опереться на нее — держала, значит, просто ушиб. И тут только почувствовал, что идет дождь, холодный проливной дождь, настоящий ливень. Перед глазами плясали яркие огни. Постепенно сквозь стену дождя он с трудом различил часовенку и черный проем двери…
Опершись рукой о мокрую землю, он вглядывался в черный прямоугольник — вглядывался и ждал, ловил каждый шорох, каждый звук, но черный дверной проем хранил мрак и неподвижность.
Он вскочил, кинулся в часовню, поскользнулся на мокрых досках настила, упал. Попытался подняться — ноги разъезжались, скользили, и он все падал, падал, падал. Встав на четвереньки, он вполз в часовню и ощупью двинулся в полном мраке. Руки его наткнулись на что-то мягкое и теплое — Катя! Он осторожно нащупал ее лицо, склонился ухом к груди, но шум собственного сердца заглушал все остальные звуки. Тогда он повел ладонью по ее руке и в страхе замер — ее пальцы, сведенные, как птичьи когти, были твердыми и холодными.
Ему показалось, будто рядом с ним кто-то закричал — хрипло, страшно, сдавленно. Еще и еще раз он услышал собственный крик — ответом ему был лишь монотонный шум дождя. Он притронулся к Кате, погладил ее лицо — ни стона, ни дыхания, ни малейшего движения.
— Катя! — закричал он и принялся трясти ее. — Катя! Слышишь? Я сейчас, Катя, подожди, я скоро!
Он выбежал из часовни и бросился напрямую через пересохшее болото. Ему казалось, так быстрее доберется до деревни. Он бежал, спотыкаясь о кочки, проваливаясь в чавкающие густой трясиной ямины. Какие-то огни вспыхивали над болотом — то тут, то там, словно кто-то специально включал газовые фонарики, чтобы показывать ему путь. Переводя дыхание, он остановился, оглянулся — такие же огни вспыхивали и сзади и по бокам. Все болото как бы мерцало, взрывалось тихими нежными вспышками — будто какая-то ночная сила прорывалась наружу из мрачных болотных глубин. А ведь бабка говорила ему об этих огнях…
Увязая по колено, он выбрался наконец на твердь, побежал сквозь заросли ивняка. Ветки больно хлестали по лицу, по рукам. Временами приходилось протискиваться, как сквозь решетку, — он падал, валился боком, подминал тяжестью кусты, на карачках вползал в узкие проходы, скользкие от мокрой глины и прошлогодних листьев. Вконец измученный, обессиленный, он вышел в поле — далеко впереди темнела роща. Место казалось незнакомым, странным. Пошатываясь, он пошел через поле. Травы, поникшие от многодневной жары, жесткими, как спутавшаяся проволока, сплетениями лежали у самой земли, цепляясь за ноги, мешали идти.
Гроза уползала к черному зловещему горизонту. Взблески молний освещали округу, грохотали раскаты грома. Дождь перестал, ветер утих, и влага, обильно павшая на иссушенную землю, поднималась густым туманом. В разрывах между тучами высыпали звезды. Небо открывалось все шире и шире. Поле было затянуто туманом, уже и роща едва виднелась в ночной мути, и Николай снова побежал, боясь заблудиться на этом бескрайнем плоском пространстве.
Вдруг впереди в тумане чуть различимо обозначились какие-то странные контуры — не то ограда, не то перильца. Николай споткнулся обо что-то, внезапно возникшее под ногами, неуклюже повалился на колени, поехал руками по мокрой глине, удержался локтями, повис над ямой вниз головой. Руки нашарили опору, противоположный земляной край. Он уперся в него обеими руками, сполз боком с земляного холмика, о который споткнулся и на котором лежал животом, и в тот же миг его взяла оторопь: он догадался, что висит над разверстой могилой. Дергаясь всем телом, он попытался было вползти обратно на холмик, но едва отпускал руки от противоположного края, как его неумолимо влекло вниз, в черный зев под ним. Оттолкнувшись изо всех сил, он крутнулся на боку, улегся вдоль ямы и тихо-тихо пополз по узкой полосе между холмиком и зевом. Поднявшись, он опрометью кинулся по дорожке между могильными рядами.