Оставив пакет с подарками и фотографии на прикроватной тумбочке, они двинулись во двор — Николай хотел еще съездить на полигон, убедиться, что место подходящее. Мать проводила их до площадки, где стоял, сверкая на солнце, красный «жигуленок». Татьяна Сидоровна разглядывала машину, качая головой. Садиться внутрь она не решилась, лишь осторожно потрогала никелированную ручку.
— Где ж ты, сыночек, такие деньжищи-то взял?
— В наше-то время? Были б руки-ноги-голова. Мы с Аней три сезона в стройотряде вкалывали. Остальное добавил Анькин дед.
— И сколько же он добавил? — с опаской спросила Татьяна Сидоровна.
Николай наклонился, сказал ей на ухо:
— Шесть пятьсот.
Татьяна Сидоровна ахнула, ошеломленно посмотрела на Николая.
— Как же ты взял, сыночек? Хорошо ли?
— Не я брал — Анька. И не волнуйся, у них этих денег — как грязи!
— Ой, что это ты говоришь! — растерялась Татьяна Сидоровна. — Разве ж можно деньги так сравнивать?
— А что? Что такого?
— Ну как же, деньги — это ж труд, работа. Им, поди, тоже нелегко даются…
— Нелегко, конечно, но дед — большой ученый, а им знаешь как платят — ого-го! У деда квартира в городе, квартира в научном городке плюс дача — двухэтажная! Плюс два гаража, машина «Волга», не эта консервная банка. И все такое прочее…
Татьяна Сидоровна с неодобрением глядела на него, поджав губы.
— Да он нормальный, — сказал он, усмехаясь, — не капиталист. Аньке дал на машину, а так — никакой роскоши, только для дела.
— Ну а «Волга», гаражи — это как? — недоумевала Татьяна Сидоровна.
— «Волга» — ездить, гаражи — казенные — машину держать, в городе и на даче. Не на улице же!
— А квартиры? Зачем две, да еще дача?!
— В городе — для постоянного жилья, тут библиотека, так сказать, база. В городке — на тот случай, если допоздна задержится в институте. Не в гостиницу же! Верно? Или, скажем, устал, в город возвращаться трудно, а тут маленькая, однокомнатная, очень скромно обставленная — диван, стол, три стула, холодильник, телевизор, книжный шкаф. Понимаешь, когда у человека мозги, государство умеет заботиться. А у деда мозги — во! Он с Кикоиным еще сорок лет назад занимался разделением урана. Вот какой дед! Да ладно, мама, деньги — пустяк! Давай-ка лучше прокатимся!
— Нет, сынок, устала что-то, пойду прилягу. А вы езжайте.
Она кивнула Кате, показывая на машину, дескать, садись. Та деликатно, бочком села на переднее сиденье, Олег уселся сзади. Николай обнял мать, и опять тревожное чувство пронзило его: какая она вялая, ослабевшая, глаза погасшие, тусклые. Раньше вихрем бы полетела с ними! Что-то подкосило ее, сильно подкосило…
Он сел за руль, а мать потихоньку, чуть накренившись на левый бок, пошла обратно в терапию. На крыльце она задержалась, постояла как бы в задумчивости, низко опустив голову, и, обернувшись, помахала рукой.
4
На полигон вела старая заросшая дорога. Огибая серый блочный корпус птичника, за которым располагалось камышинское кладбище, она втягивалась в лес мимо личных сенокосных делянок с первыми стожками сена, мимо колхозной пасеки, раскинувшейся на луговине перед болотами, скатывалась в сырые широкие низины, поднималась на пологие сухие взгорки, сбегала с них — боком- боком, сторонясь зыбей, приметных сочной осокой, — через замшелые мосточки над прозрачными ручьями, по колышущимся, чавкающим под колесами мочажинам и жердинам поперек дороги в топких местах. Почти до самой пасеки, от подстанции, что прилепилась металлической решетчатой оградой к бетонной опоре линии электропередачи, шагали вдоль дороги вкривь и вкось столбы с оборванными проводами. «Вот тут и поведем отвод для запитки самовара», — решил Николай.
Подле двух корявых рябин дорога резко сворачивала вправо, на сухой пятачок, и упиралась в часовенку, срубленную среди болот и лесов в начале прошлого века. В ней, как сказывали люди, отмаливали свои грехи каторжные ссыльные, работавшие по добыче сапропеля, пластового ила, для сибирских куркулей. Ил этот считался хорошим удобрением и поднимал урожай зерна и овощей в полтора-два раза. Еще тут издавна заготавливали сухой негниючий мох для мшенья изб, складывали его в часовенке, потом возили телегами застройщики с окрестных деревень.
Часовенку изрядно потрепали непогоды и время. Бревна посерели, обросли плесенью, свод круглой башенки прохудился, из щелей торчали березки, трава. Застекленное оконце выглядело странно — как монокль на немытом, нечесаном бродяге.