Но все же как сделать, чтобы дети поняли, в каком сложном клубке дел, хлопот, обязанностей он живет, как много на нем висит, на его шее! В каких тисках — между людьми и государственной надобностью — живет. Как крутится — колесом, тратит нервы, себя — беспощадно, на износ! И как заразить их мечтой сокровенной, конечно, вслух не высказываемой, иначе сочтут за болтуна, — мечтой доказать людям, что можно сообща работать и жить по-человечески!
3
О том, как начинал работу за председателя, не хотелось и вспоминать. Еще не назначенный, пошел по дворам, говорил с каждой семьей, объяснял, можно сказать, в ножки кланялся, пожалуйста, давайте начнем работать по-настоящему, повременим с личными огородами, грибами и ягодами, навалимся дружно, вытянем хотя бы на первый взгорок, а там пойдет, само пойдет! Да и как не пойти, когда такие толковые работящие люди, такая земля, такую технику дают, не с нуля начинаем, сколько пота тут и жизней положено! Упрашивал, кланялся, молодежь уламывал, с каждым переговорил персонально, верил в доброе слово, в отзыв народный, а отзыв получился такой, что на общем собрании, когда должны были выбирать его председателем, поднялась старуха Бачурина, известная в деревне бузотерша, и понесла колхоз через три колена, дескать, знаем мы эти сладкие речи, мягко стелют, да жестко спать, надоело пустые трудодни хлебать, рогожные шелка колхозные носить, в совхозах люди как люди, по восемь часов рабочий день, два раза в месяц получка и еще натурплата есть, как хошь, так и распорядись. А мы, дескать, сколько ни работай, все как в прорву. До каких пор?! И завопил народ, забазарил — не хотим колхоза, переводи в совхоз! И отказались голосовать. Ушли, кроме горстки партийных, и никакие призывы, никакие крики не остановили. Как потом дошло, смешно сказать, из-за этих мягких, вкрадчивых его подходов перед собранием и взбунтовался народ. Конечно, виновато было и правление, самораспустившееся после смерти Бурёнкова, виноват был и Ташкин, видите ли, не нашел возможности лично присутствовать на таком важном собрании, послал вместо себя зеленого, неопытного инструктора, но больше всего виноват был он сам. Народ почувствовал слабину и понял, что с таким председателем порядка не жди, еще больше начнут давить ценными указаниями начальники — слишком много их нынче над хлеборобом…
То собрание, та ночь вообще — переломные в его жизни. Бывает так: живет человек, живет и до поры не знает, кто он, какой, на что способен. И вдруг случается что-то, что вынуждает его поступить так или иначе, а как, он и сам до этого момента не предполагал. Тут как бы рубеж, вернее, устье, конец прежнего течения жизни и исток, начало нового. И перелом бывает такой сильный, такой крутой, что все поражаются перемене — и близкие, давно знающие тебя, и люди малознакомые.
Вернувшись после собрания, в первый момент он был как бы в ослеплении и ничего не заметил — ни собранного чемодана, ни самого Николая, сидевшего как-то странно, на стуле посреди горницы. Пришел, скинул сапоги у порога и завалился, не раздеваясь, на постель. Перед глазами плыли лица, в ушах звучали голоса, он продолжал спорить, доказывать, ругаться, а внутри жгло, как будто хватанул первача, было горько и стыдно. Ходил, уговаривал, а люди послали и его, и весь колхоз ко всем чертям! Эх ты, председатель…
И тут заглянула, раздвинув занавески, Таня, поманила с заговорщическим видом. Он встал, недовольный, измученный, усталый. Вышел в носках в горницу. Николай поднялся ему навстречу. Кругом стояли домочадцы — мать у печки, держась за присогнутое колено и сама согнувшаяся; Таня — у стола, рядом с Николаем; по левую руку от Николая — Олежек, светлый, не к месту радостный…
— Коля решил в институт, — сказала Таня, двумя руками показывая на Николая. — Вот собрали. Ты машину дашь?
«Да они что, с луны свалились?! — резануло его обидой. — После такого собрания, после такого разгрома, такого позора вот так спрашивать про машину, говорить про какой-то институт…» В самый первый момент он даже как-то растерялся:
— В институт? Мы же недавно с тобой, Николай, говорили. Ты же обещал остаться в колхозе. Я ж работу тебе подыскал…
— А я передумал, — пожав плечами, беспечно сказал Николай. — Не серчай, батя, так получилось.
— Что значит «получилось»? — закричал он, чувствуя, как уже начинает познабливать от рвущегося наружу гнева. — Ты чем думаешь, когда говоришь, дурья башка?!