— Сейчас… Сейчас я тебе… все скажу…
— Скажи, конечно, скажи, полегчает.
— И скажу! Твои хамские шуточки! Твое вечное зубоскальство… Какая-то в тебе тупая наступательная сила — ни с чем не считаешься! И ни с кем! Ты — трактор! Всюду и всегда напролом. Никакого чутья, видишь и слышишь только себя, а как другие настроены — тебе наплевать.
— Бред какой-то! Анька, очнись!
— Ты очнись!
— Но почему?! Я делаю диссертацию, черт возьми! Занимаюсь наукой, да, наукой! Не пью, не таскаюсь — какого дьявола тебе еще надо? Знаю, что тебя раздражает: что я — деревенщина! Так сама выбирала. Говоришь, я беспардонный, нахальный, трактор. А ты как хочешь?! Нынче если будешь деликатничать, мигом отодвинут и задвинут.
— Вот, вот, только об этом и думаешь.
— Нет, не «только», но и об этом! И не только о себе, но и о тебе, о сыне забочусь.
— Не всякую заботу и не в любой форме можно принять, к твоему сведению!
— Знаешь что, не валяй-ка дурака. У меня тоже, между прочим, нервы не железные. Целую неделю сидел в болоте, как черт. Не жрал, не спал по-человечески. Двести пятьдесят километров за рулем, устал, спать хочу, подвинься!
— Нет уж, миленький. Бери раскладушку и вон там, у окна.
— Прекрасно! Возьмем раскладушечку… Вот ока, родимая… А вот принадлежности — чистенькие, как в гостинице…
— И не лезь ко мне!
— Что ты, что ты, после такой беседы — только сон. Лучшее средство от беременности — душеспасительные разговоры на ночь… Да?
— Ты можешь замолчать?
— А что? Не нравлюсь?
— Пошлости твои надоели!
— Когда-то вы, барышня, весело хихикали, вам нравилось, а теперь это пошлости, режущие ваш утонченный слух. Пардон, пардон, затыкаюсь, валюсь, валюсь носом в подушку, на раскладушку. Уже стихами мужик заговорил. Скоро поэму настрогаю — о разбитой любви!
— Ты можешь замолчать?
— Молчу… Алле, ты спишь? А я — нет… У тебя здесь тепло… А я, между прочим, замерз на раскладушке.
— Колька! Отстань! Щекотно! Ой, закричу!
— И я закричу… Господи, ножки-то какие тепленькие…
— Тихо, Димочку разбудишь, черт лохматый…
— Димочка у нас спит, хороший мальчик Димочка, крепко спит… А мы не спим, да? Мы не хотим спать…
— Колька! Какой ты все-таки…
— Я — хороший…
— Не знаю…
— Докажу… Хочешь?
— Ой, Коленька…
2
В девять ноль-ноль Николай крутил диск телефона, звонил Дмитрию Никифоровичу, Анькиному деду, которого в семье нежно называли «дедулей». Летом он жил в основном на даче, в дачном поселке академии. В последние годы занимался диффузией межзвездных плазменных «облаков». Писал статьи, книги, а лабораторией руководил, как он выражался, дистанционно: с важными делами приезжали к нему на дачу, мелкие вопросы решал по телефону. Вставал рано, в половине шестого, пил чай, до половины девятого сидел в своем кабинете, работал, а к девяти, к первому завтраку уже был свободен, мог вести переговоры и принимать гостей. После обеда снова исчезал «на верхотуре».
Телефон на даче оказался занятым, и Николай упрямо набирал и набирал, не обращая внимания на Анькины гримасы — она приплясывала рядом, переживала, готовая вмешаться, если Кольку начнет заносить. Наконец соединилось, и Николай услышал голос дедули:
— Алле! Я вас слушаю.
— Дмитрий Никифорович, доброе утро! Говорит Николай, ваш молодой коллега.
— Не понял, коллега, кто говорит? — переспросил дедуля вибрирующим голосом.
— Ни-ко-лай, Анин муж.
— Ах, Коля! — обрадовался старик. — Здравствуй, Колечка, здравствуй, коллега! А мне показалось, что из Москвы, разыгрывают. Ну как дела? Как там мой тезка?
— Тезка еще дрыхнет, но вчера хныкал, просился к дедуле.
— Ну так в чем дело? Валяйте! Авто на ходу?
— На ходу.
— Время есть?
— Есть.
— Ну и валяйте! Ждем к обеду. Вот Калерия Ильинична тоже зовет. С приветом! Пока.
И дедуля положил трубку.
— Ну вот, а ты боялась! — сказал Николай и щелкнул Аню по косу.
Аня с возмущением округлила глаза.
— Сколько раз тебя просить! Оставь эти дурацкие манеры.
Николай расхохотался, дал жене шутливого шлепка и трусцой кинулся к выходу.
— Сгоняю в институт, поймаю Мищерина. А вы готовьтесь! Выезд в двенадцать ноль-ноль!
Он выскочил из подъезда под лучи яркого утреннего солнца. «Жигуленок» стоял на площадке между домами — заляпанный грязью после вчерашней дороги. Николай набрал ведро воды из поливального крана и вымыл машину тут же на стоянке. Он сделал это так быстро и ловко, что никто из жильцов не успел заметить столь вопиющего нарушения — обычно едва кто-либо из автомобилистов появлялся с ведром и тряпкой возле машины, как тотчас же раскрывались окна и на весь двор неслись ругательства и проклятия. Он даже прополоскал тряпку и сполоснул ведро — так ему нынче повезло! Ехать предстояло через весь город, за реку, на левый берег. Сорок минут туда, сорок — обратно, и там, если Мищерин на месте, — минут двадцать от силы. Мищерин обещал быть с утра, это значит — с десяти, не раньше.