— Пить хочу, — сказал Николай.
— О! — воскликнула Катя. — Остановитесь! Я знаю тут родничок. Чуть назад, мы проехали.
Николай остановился, дал задний ход. Попетляв среди раскидистых кустов отцветшей черемухи, Николай загнал машину в зеленую нишу, как в туннель. Едва приметная тропка сквозь заросли буйного разнотравья привела их к ручью, вытекавшему из топи. К истоку были проброшены слеги. Два бревешка, на которые упирались слеги, держались концами на кочках. Зазор был таков, что в самый раз встать и наклониться над прозрачным оконцем. Вода в нем вспучивалась тремя живыми бугорками, снизу били ключи.
Катя легкими прискоками пробежала по слегам, жерди под ней, казалось, не колыхнулись. Николай пошел следом и чуть не свалился — отвык, да и сказывалась усталость, все-таки два с лишним часа провел в воде, а до этого с раннего утра мотался на машине, возил мать в райцентр в больницу, трижды гонял на полигон и обратно, психовал из-за неполадок, лаялся с Вадимом, теперь эта фисгармония с Пролыгиным…
Катя присела на колени, сунула косу в прорезь сарафана, упершись ладонями в бревна, склонилась к воде и, прямо губами, ртом схватывая прозрачные холодные бугорки, напилась из источника. Глянув на Николая черными сияющими глазами, она склонилась еще ниже, окунула в родничок лицо, помотала головой и, резко, упруго оттолкнувшись, поднялась на вытянутых руках, села на корточки. Капли воды посверкивали на ее ресницах, в завитках волос у висков, глаза влажно блестели. Она стряхнула капли, убрала воду с лица, с волос. Вытянула косу из-под сарафана. Комары так и вились над ней.
Невольно Николай сравнил ее с Аней: та показалась мудрой и старой, какой- то пресной, скучной, расчетливой в каждом слове, в каждом жесте, в каждой мысли. А эта — ребенок, хотя по внешнему виду созрела, хоть сейчас замуж — так и пышет юной манящей зрелостью…
Катя поднялась, чуть отступила по бревнам. Николай стоял и молча смотрел на нее.
— Ну что же вы? — смутилась Катя. — Пейте.
— А ты красивая, Катерина, — сказал он.
Катя поднесла руки к лицу, покачала головой.
— Пейте, вода утекает, — пробормотала чуть слышно.
Николай припал к оконцу, окунул лицо, подержал, закрыв глаза, пока не заломило. С фырканьем, с чмоканьем, жадно напился. Встав на колени, принялся швырять вверх пригоршнями воду. Катя ловила брызги и смеялась. Потом, держась за руки, они перебрались по качающимся жердинам на сухое место. Николай шел впереди, Катя — за ним. Внезапно Николай остановился, прислушался. Вокруг были густые заросли: рябина, смородина, малина, березки, осины, ольха — кусты и деревца вперемешку, без просветов, опутанные паутиной, травами, засохшими, прошлогодними, и молодыми, сочно-зелеными. Звенели комары, где-то беспокойно трещала сорока. Николай рывком притянул Катю к себе, обнял. Она охнула, испуганно рванулась.
— Что вы! Не надо, ну прошу…
— Боишься?
— Не надо, Коля, — жалобно попросила Катя и как-то враз обмякла.
Николай подхватил ее на руки, донес до машины, усадил на капот — как куклу-матрешку. Катя улыбнулась, но в глазах все еще была настороженность. Он посмотрел на часы и присвистнул: восьмой час!
— Кончай ночевать!
Катя соскочила на землю, поправив платье, села рядом в кабину. Жара спала, ехать было приятно.
4
Николай высадил Катю возле ее дома, а сам поехал в правление, надеясь хоть под вечер поймать отца. С утра тот ездил в Горячино к Ташкину, мотался по бригадам, торчал на птичнике, строительство которого близилось к концу, но все никак не завершалось. Птичник был еще одним, как отец выражался, рычагом, с помощью которого он собирался совершить очередной переворот в своем колхозе. «Рычагов» на памяти Николая было немало: сначала это было укрупнение, в результате которого оскудели дальние поля, потому что оказались заброшенными деревни в глубинке; потом — знаменитая «специализация», когда по команде сверху обязали заниматься только зерновыми, а молочное стадо, овец и птицу велено было сдать на мясо; потом был сапропель, и вся деревня больше года возила из болот вонючий ил, но вскоре оставили этот замысел, потому что то, что возили, — капля в море при огромных посевных площадях, которые должен был обрабатывать колхоз; потом был еще один «рычаг» — принудительный полив, дождевальные установки, мелиорация, которая проводилась «варягами», подрядчиками из района, — им камышинское хозяйство было до такой лампочки, что отец вскоре отказался от услуг и взялся за мелиорацию собственными силами. Теперь — птичник: «рычаг» для нового крутого подъема… И вот отец возит какого-то чиновника из области, пытается чего-то доказать, в чем-то убедить, что- нибудь выпросить для колхоза. Николай как-то вечером за ужином сказал обо всем этом отцу — прямо в глаза. Напомнил и про бесконечных проверяющих, которым несть числа и на кормежку которых надо содержать целое стадо молодняка, потому что им подавай только телятинку…