Отец ел гречневую кашу с молоком, потряс ложкой, сказал: «Каждый отрабатывает свою ложку. Нас не проверяй, так мы совсем завремся. А насчет молодняка ты прав, мы это безобразие прикрыли. Ни одного бычка, ни одной корозы не дам!» Николай лишь усмехнулся, ничего не сказал, не хотел на ночь глядя заводить отца. Правда, и отец не стал развивать свои взгляды дальше. Недавно был у них эпизод: сцепились на прошлой неделе из-за Чиликиных — те уже настолько обнаглели, что пришли к матери требовать на бутылку, она не дала, потом разразился скандал на ферме: Чиликины вместе с Петькой Клюниным половину дневного надоя ахнули таким же алкашам на молокозавод без расписок, за наличные. По мнению Николая, их надо было тут же хватать и судить — по свежим следам. А отец прикрыл это дело — нельзя, говорит, людей нет, некому будет работать. Вот и сцепились. Если бы не мать, которая была уже дома и вовремя вмешалась, неизвестно, чем кончился бы этот спор. Поэтому Николай дал себе слово, пока не проведет испытания, никаких дебатов, никаких дискуссий с отцом, главное — опыты, все подчинить им! Потом, когда опыты будут завершены, тогда можно будет и поспорить, тем более, что есть о чем. Странная вырисовывается картина: отец вроде бы всем доволен, считает, что все, что делается, делается правильно, так и должно быть, мы на верном пути, правда, тут он согласен, что путь этот не совсем, мягко говоря, прямолинеен, с некоторыми зигзагами, но кто застрахован от ошибок?! Не ошибается тот, кто ничего не делает! Но зато теперь вышли на прямую дорогу, и то, что грядет, будет совсем великолепно! Вот этот его оптимизм среди серой казенщины управления, наглого взяточничества хозяйственников, глухого, как он считал, равнодушия колхозников к общественному хозяйству и коробил Николая.
Перед правлением стояли два «газика», ЗИЛ с полуприцепом и… лошадь, запряженная в двуколку. Допотопная эта бричка и буланый конек почему-то развеселили Николая, вспомнилось бессмертное: «Железный конь идет на смену крестьянской лошадке…» Да, так оно и получается. Даже здесь, в деревне, лошадь становится редкостью. Неживая масса явно вытесняет живую…
Пока Николай поднимался на крыльцо, пока шел по узкому полутемному коридору в левое крыло, где располагались кабинеты специалистов и председателя, в уме его созрел план разговора с отцом. Столько раз обжегшись на прямых и резких стычках, теперь решил он применить обходной маневр: ничего не требовать, ни на кого не жаловаться, а попросить совета…
Дверь в кабинет была приоткрыта. Судя по голосам, колхозное начальство было почти в полном сборе, и шум стоял — под самый потолок. Николай присел на стул секретарши, вытянув ноги, прислушался. Говорили, как уразумел он, о том, как быть с безнарядными звеньями, можно ли им доверять перерасчет плана после запуска еще двух дождевальных установок, и как быть с оплатой. Отец считал, что расчет делать надо централизованно, здесь, на центральной усадьбе, для всех звеньев одинаково, по единому образцу. Другие — кто соглашался, кто — нет, а кто советовал съездить к директору соседнего совхоза Дмитроченкову, узнать, как там. Кричали, не слушая друг друга, как на базаре. Но вот при заминке разговора раздался спокойный, крепкий голос Георгия Сергеевича Куницына, главного агронома колхоза, отца Кати. Шумок стих, стали слушать его. Он говорил о том, что коли позволили людям самим планировать работу, самим исполнять ее, то надо доверить и разного рода перерасчеты. Доверие должно быть полным, иначе на корню погубим подряд. И дело не только в экономике, надо восстанавливать у людей чувство хозяина. Говорил он спокойно, нормальным голосом, слова подбирались точно, были простыми и ясными, найдены были не на бегу, не с кондачка, не с нахрапа, а основательно, давно, потому и подействовали сразу и однозначно.
— Правильно! — поддержал председатель. — Пусть перерасчет делают сами. Но проверить! И поручим это Георгию Сергеевичу. Нет возражений? Нет. Георгий, проверь!