— Хорошо, проверю, — согласился Куницын.
— Теперь такое дело, — сказал отец и помялся, говорить ему явно не хотелось, но, видно, деваться было некуда. — М-да, тут вот что. С этим самым птичником. Опять волынка. Тут рабочее правление, все свои, секретов нет. На прошлой неделе ушли строители. Мы ездили в контору, в Горячино, разговаривали с товарищем Шахоткиным и с другими, конечно. У них там тоже запарка, сдают свинокомплекс в Котельникове, ремонт школ, больницы и прочее. Мы понимаем их трудности, пошли им навстречу, выделили премию для передовиков и это… отправили некондиционной говядины… немного…
— Нам бы такой некондиционной, — вставила Маникина, главный бухгалтер колхоза. — От себя отрываем, сволочам всяким раздаем!
— Спокойно, Маникина, спокойно, — урезонил ее председатель. — Еще неизвестно, кто кому должен. Мы б тут до сих пор плавали в грязи, если бы не Шахоткин. Про асфальт помолчим, а за дорогу по гроб жизни обязаны. Что, не так? Поехали дальше. Значит, Шахоткин возобновил работы на птичнике, и, как вы знаете, срок сдачи первого яйца — как раз первого июля. А сегодня какое? Двадцать пятое июня. Товарищ Ташкин берет нас за горло, ему надо рапортовать в область, а рапортовать он сможет после предъявления нами квитанции о приемке партии яиц… Тут, понимаете, и смех и грех. Вроде все у нас имеется: стоит птичник — отдельно, ходят куры — отдельно, лежат яйца — тоже отдельно. Все вроде есть, а бабки подбить не можем.
— Куры-то где? — влезла опять Маникина. — Они ж не на птицефабрике, они ж по дворам по нашим ходят.
— Верно, Маникина! Не в бровь, а в глаз! — смеясь сказал председатель. — Куры во дворах, но куры-то наши, колхозные, не дядины. И яйца лежат опять же наши, колхозные. Ну так в чем дело, товарищи? Хозяева мы или индюки задрипанные? Можем мы распорядиться своими курями и своим яйцом?
— Но может быть, за пять дней сдвинется дело у строителей? — осторожно спросил Куницын. — Там вроде бы немного осталось…
— А я вам скажу, — напористо перебил его председатель. — Клеточные батареи смонтированы, освещение смонтировано, вентиляция — тоже. Дело за водопроводом и пометоудалением. Вот тут и задержка. Хочу, чтобы меня правильно поняли… Мы с Митрофаном Христиановичем предлагаем такую штуку. Собрать по дворам с полтыщи яиц, упаковать, как положено, и завтра, прямо после обеда, с ветерком — в Горячино.
— И обратно с ветерком, — вставила Маникина.
— Ну ты и язва! — для виду вспылил председатель. — Не перебивай! Мы с Митрофаном Христиановичем договорились, там примут, но… придется поделиться… премией и мяском.
— Опять?! — воскликнула Маникина. — Ну, Иван Емельянович, это вообще! Раньше мясо возили, а теперь еще сверху — конвертик!
— А ты хочешь, чтоб в Камышинке люди жили?! — заорал председатель. — Или тебе цлевать?! Заткнись! Не твои деньги — колхозные! И я перед людьми отчитаюсь! Не для себя! И не лезь!
— Иван Емельянович, ты успокойся, не горячись, — заговорил Куницын. — Евдокия Васильевна тоже ведь о колхозе печется, на ней финансы, дисциплина. За это отвечает. Я думаю, сейчас тот самый случай, когда можно и нужно проявить твердость. Да, твердость. Сказать Ташкину, что никаких липовых рапортов давать не будем, пусть либо помогает, либо докладывает в областной комитет так, как есть на самом деле.
— Правильно! — поддержала Маникина. — Они ж нагло вымогают, а мы у них на поводу. Иван Емельянович, голубчик, мы ж не тебя обвиняем, ты чист как стеклышко — тем паразитам пора дать по морде. Ну сколь можно измываться над колхозом, тянуть с нас? Сколько можно!
— А Ташкину лишь бы отрапортовать, — сказал Куницын. — Отрапортовал и с плеч долой! Такой стиль. А мы соответственно работаем — абы как. Вот и получается хреновина.
Тут заговорили другие члены правления, до того сидевшие молча. И получалось, что всем, кроме председателя, хочется проявить твердость, а он один такой нерешительный. В конце концов он сдался, сказал примирительно:
— Ладно, попробуем отбрыкаться… Еще какие дела?
— С наукой седни вышла сцепка, — раздался, к удивлению Николая, голос Пролыгина. Где он там сидел, в каком углу? — Пришлось отключить ихнюю тарабайку или как там, «самовар». У меня насосы на поливе не тянули, струи нет.
— Почему не тянули насосы? — быстро перебил председатель.
— Так две ж установки добавили! — вдруг закричал Пролыгин. — Это, считай, еще четыре насоса, а трансформатор у меня чё, резиновый? — И голос откуда-то взялся, тугой, настырный, неприятный.
— Ну, ну, не ори. Тоже мне оратор, чуть чего — на горло. Вот учись у Георгия Сергеевича: ясно, четко и без горла. А то сам ору да вы еще будете орать — не колхоз, а горлодер, ей-богу! Продолжай, Герман.