— Было дело, — согласился Николай, впрочем, без всякого энтузиазма. Помнил он этих Чиликиных — пару тихих алкашей. Но что из того? Мало ли с кем и когда работал он в родных краях. И он помогал, и им помогали…
— А ты никак в отпуск? — не отставала женщина.
— В командировку.
— Ну?! — поразилась она и, толкнув локтем мужичка, добавила: — Фу-ты, ну-ты! Так, может, угостишь? За встречу и вообще. А?
Мужичок вскинул на него жалостливые, полные тоски глаза, но промолчал.
— Некогда мне, — отрезал Николай.
— Хо-хо-хо-хо-хо, — раздувая щеки и покачивая головой, просипела женщина. — Вона мы какие, некогда нам! Тьфу!
— Ну, ты! — осадил ее мужичок. — Дура! Ты, Николай, не серчай, это у ней пары выходят, злится. А вообще-то поправиться не мешало бы, да?
Николай отошел от них. С крыльца по-юношески легко сбегал отец. Издали заметил его и направился быстрым шагом навстречу. Они обнялись, и Николай снова, как всякий раз, когда отец обнимал его, поразился силе отцовских рук. От души обнимет — кости затрещат. Они сжимали друг друга молча, истово, прощающе. Казалось, на то, чтобы взглянуть друг другу в лицо и заговорить, у них не хватало духу. Но вот отец выпустил его из объятий и, хлопнув по плечу, сказал:
— Получили, получили твои депеши. И кое-что уже сделали.
— Да? А что именно?
— Обговорил в райкоме, в исполкоме, с электриками. Понимание полное. Чем можем, поможем науке. Скажешь, в какое место подвести линию, — в неделю и поставим. Десять-двадцать столбов да три провода с изоляторами — это теперь для нас не вопрос! Это раньше — проблема, а теперь — тьфу!
— Вот спасибо! Спасибо, батя! Ты вот такой молодец!
— А ты сомневался? Только трансформатор и прочую шмудистику добывай сам, у нас с этим туго.
— Это я привезу, это как раз есть. А насчет линии — уже решено: к часовенке, на старое болото.
— Что так? Другого места нет?
— Там тихо, спокойно. Зевак меньше будет, да и приборы целее.
— Тебе видней. — Отец поскреб подбородок, сказал озабоченно: — Ты вот что. Мать-то у нас в больнице. Сгоняй-ка в райцентр, навести.
— В больнице?! А что с ней? Недавно вроде звонил, все было в порядке.
— С рукой что-то, поднять не может. Легла на обследование. Значит, съездишь? Машину дать?
Николай, обернувшись, показал на красного «жигуленка», стоявшего возле их дома.
— Вон, видишь? Ничего?
— Ох ты! Пожарная! Ну главное — колеса! Да, — спохватился отец, — мне надо обратно, собрание вести, а ты, значит, иди домой, поешь. Бабка-то в церкви, всех старух отправил, — сегодня праздник, Вознесение господне, — на богомолье. Между прочим, на колхозном автобусе…
— Значит, ничего бабушка?
— Бабка будь здоров! Все в том же духе. А ты опять один? Почему Аню и Димку не взял? Мать совсем уж измаялась, ждет не дождется…
— Да понимаешь, я на один день, кручусь-верчусь, как шарикоподшипник. Сроки режут — во! Работа имеет большое значение — понимаешь? Вот и жмут на меня. Да я и сам понимаю — надо! Очень надеюсь на твою помощь, отец.
— Поможем, поможем. На собрании не хочешь поприсутствовать? Важное собрание.
— О чем?
— Начинаем внедрять расчетные книжки, переход к подряду. Второй год буксует агропром, не знают, с какого боку за нас браться. Вот и решили поговорить с народом, посоветоваться. Тебе интересно? Хочешь послушать?
Николай с кислой миной почесал в затылке, и отец добродушно толкнул его в плечо.
— Ладно, наука, иди гуляй. К матери съезди.
— Обязательно!
Незаметно от скамейки к ним придвинулась Чиликина и, улучив момент, вклинилась в разговор:
— Иван Емельяныч, с сынком вас, с приездом, значит, — сказала она приторно-слащавым тоном.
Отец поморщился, спросил холодно, резко:
— Чего здесь ошиваетесь? Почему не на ферме?
— Да вот, хвораем… Простыли, что ли…
— «Хвораем», «простыли»! — передразнил отец. — Тьфу!
— Вы бы, это самое… подлечили бы нас, Иван Емельянович? — проканючила женщина.
Мужичок сидел с низко опущенной головой и старательно тер ладонь о ладонь, пальцы у него дрожали. Отец сокрушенно вздохнул, вынул бумажник, достал пятерку и подал женщине.
— Смотри, Чиликина, чтоб в последний раз! В лечебницу отправлю!
— Ага, ага, — отрешенно закивала женщина, лицо ее собралось в морщины, рот приоткрылся, обнажив темные покрошившиеся зубы. — Завяжем, вот истинный бог!
Она отошла к скамейке, мужичок тотчас встал, и они торопливо двинулись к магазину, как-то одинаково горбясь и косолапо ставя ноги.