— Опять «но»! Понимаю, но! Согласен, но! Поймите, это тот самый случай, когда не должно быть никаких «но». Ни-ка-ких! Или не говорите, что поняли.
— Вы напрасно сердитесь. Разве вы всегда соглашались с тем, что вам говорили, когда были молоды?
— Дело не в том, сержусь я или не сержусь. Хотя и сержусь! Дело в другом. Я сам люблю эту частицу «но». Без нее ученый не ученый. Она символ сомнения, а сомнение — ключ к двери, за которой путь к истине. Может быть, высокопарно, но это так! Есть вещи абсолютные, выведенные всем опытом многострадального человечества, например, нельзя ради научной истины убивать человека. Это называется «нравственное табу», то есть запрет, как у автомобилистов — «кирпич». Нельзя! Ни при каких видах! А вы говорите «понял, но». Никаких «но» — в этом случае! Ни-ка-ких! Ну, теперь-то поняли?
— Понял.
— Ну, наконец-то. Вот еще что, молодой человек. Мне сказали, что вы хотели бы защищать сразу докторскую. Так ли это?
— Да, так.
— Хм… Прецедентов действительно достаточно в отечественной науке, но, насколько я помню, не было случая, когда сам соискатель ставил бы какие-либо предварительные условия в этом плане. Как правило, люди выходили с кандидатскими, защищались, а уж компетентная комиссия решала — что они наработали. Желание, разумеется, естественное, кому не хочется стать доктором наук?! Но высказывать его вам до защиты — как-то нехорошо. Не от вас должно исходить это предложение, не от вас. Понимаете?
— Но почему? Что же тут криминального?
— Э, батенька, тяжелый случай… Ну, хорошо, попробую объяснить. Предположим, вы лейтенант, выслужили свой срок, вас повышают в чине до старшего лейтенанта. А вы приходите к генералу и заявляете: вы такой хороший служака, что достойны полковника. Как по-вашему, удобно это?
— Сравнение немножко хромает. Это же не служба! Вы, помните, сами говорили: аспирант должен лучше всех понимать значение своей темы. Вот я и пытаюсь выполнить ваше указание.
— Забавно! Примечательный случай… Ну, ладно, друзья мои, время вышло, флажок упал — за дело! А с вами мы еще поговорим — как-нибудь…
2
Пообедав в институтской столовой, Николай поехал домой. Настроение было скверное, а отчего — он и сам не знал.
Ему хотелось тотчас рвануть в Камышинку, но вспомнил, что вчера вечером, когда приехал из деревни, с дачи позвонила Аня и напомнила про дедулин юбилей. Семьдесят пять лет! Дедуля, конечно, интересный человек и денег дал на машину, но его тянуло в деревню — «самовар» сильнее или Катя, он не знал. Он все время думал о Кате и о «самоваре», сердце сжималось от щемящего чувства тревоги, тоски и ждущего его какого-то небывалого счастья — там, где Катя и «самовар» или — «самовар» и Катя… И все же прямо сейчас, с ходу поехать в деревню он не мог, надо было повидать Димку и посидеть со стариками — обижать их он не хотел, они прекрасно относились к нему. К тому же надеялся еще раз поговорить с дедулей насчет докторской, но уже не так наивно, как в прошлый раз.
Времени было еще достаточно, и он заехал домой — перевести дух, помыться и захватить магнитофон, о котором просила Аня. В ванной, раздеваясь перед зеркалом, он вдруг уставился на себя, на свое изображение, завороженный какой-то смутной мыслью и чем-то встревоженный. Как будто из глубины его телесной оболочки вдруг проклюнулся какой-то совсем другой человек и увидел перед собой странного незнакомца — мускулистого, смуглого, с нахальными синими глазами, с лихим черным чубом, с белыми ровными зубами, которыми когда-то, по глупости, выдергивал гвозди. «Кто я? Что я? Зачем?» — подумал он, испытывая пугающую пустоту в себе. Машинально, одной рукой он открыл краны, и шум хлынувшей воды прогнал наваждение.
После душа он достал папочку с документами отца. Бабка давно уже капала на сознание, всю плешь переела этими бумагами. Когда-то, в классе седьмом- восьмом, копался в них, ничего интересного не нашел и с тех пор не заглядывал. А тут вдруг захотелось…
Едва он расположился на тахте, как в дверь постучали, и сквозь щель на него уставилась Лариса. Он кивнул, и Лариса, жеманно поводя плечиками, вплыла в комнату. Высокая и длинноногая, в трехъярусной вычурной юбочке до колен, она казалась балериной, одетой для участия в каком-то эстрадном ревю. Молния на спине никак не застегивалась. Заломив за спину свои красивые тонкие руки, Лариса дергала за поводок, кося на Николая яростно-прекрасными фиолетовыми глазами. Николай отодвинулся, она присела рядом, наклонилась и поцеловала в ухо. От нее шибануло сладкой смесью духов и вина.
— На свидание? — полюбопытствовал Николай.