Лариса закатила глаза, что должно было означать: о, если бы!
— Так плохи твои дела? — засмеялся он.
— Я, можно сказать, в трауре, а ты ничего не замечаешь, — сказала она игриво.
— В трауре?! По кому?
— По соседу своему.
— Хм, но я пока еще жив, милая.
— Для кого-то жив…
Лариса повернула на него пылающий глаз и прищурилась — насмешливо, озорно, вызывающе. Ее ярко накрашенный рот раскрылся, блеснули зубы, она поцокала языком.
— Для кого-то, — повторила многозначительно и засмеялась. — Вадим мне все рассказал, про твои деревенские подвиги, вот!
— Вадим?! Олух царя небесного! Шею ему сверну!
— Но, но, но, — погрозила Лариса, — он мой муж! И шея его мне еще пригодится, тем более сейчас, перед отпуском. Надеюсь, отпустишь? У нас путевки с десятого июля.
— Не отпущу, а уволю! Таких оболтусов еще не знала природа!
— Но он твой друг, вы же вместе учились.
— Это не дает ему права… — Николай хотел сказать «обливать человека грязью», но почему-то не сказал.
Лариса искоса внимательно следила за его лицом.
— Значит, Вадим не врал… — сказала она с грустью. — А я-то думала…
Николай рывком затянул молнию у нее на спине. Лариса чуть помедлила, нехотя, как-то устало поднялась и, вздохнув, отошла к двери. Прислонившись к косяку, она постояла, молча разглядывая Николая, потом сказала:
— Останемся друзьями? Да, Коленька?
Николай невольно осклабился. Да, Лариса имела на него некоторые права: в прошлом году летом, когда Аня с Димкой жили на даче у стариков, а Вадим торчал в институте, случился у них грех, и с тех пор при каждом удобном случае Лариса оставляла дверь приоткрытой, а Николай как бы нечаянно забредал к ней. Теперь даже подумать о чем-то таком было невмоготу.
— Останемся, — сказал он без особого энтузиазма.
— Я тут кое-что достала для Анны, — сказала Лариса сухим, деловым тоном. — Давно как-то был разговор…
Она вышла и вскоре вернулась, помахивая маленькой, бежевого цвета сумочкой на ремешке через плечо.
— Французская! Восемьдесят рэ.
Николай достал деньги, отсчитал, протянул Ларине. Сумочка плюхнулась на тахту рядом с ним. Небрежно зажав деньги между пальцев, она крутнулась на месте, изящно выгнулась, застыла в позе танцующей Кармен — рука с деньгами вскинута над головой, нога поджата, носочек вытянут.
— Чао!
Николай похлопал в ладоши, показывая, как он восхищен. Мысли же его были далеко, он думал о Камышинке, о старом болоте, об оставленном там «самоваре» и о Кате…
Лариса вышла. Николай с облегчением вздохнул, пересел за стол, снова раскрыл папку с бумагами отца. Сверху лежал желтый, стершийся на сгибах листок с еле различимым текстом, написанным коричневыми чернилами от руки.
По Уложенію о наказ, угол, и исправ. бродяга, называющій себя НЕПОМНЯЩИМЪ РОДСТВА или же подъ инымъ каким-либо предлогомъ упорно отказывающійся объявить о своемъ состояній или званій и постоянномъ мѣстѣ жительства или давшій при допросѣ ложное показаніе, присуждается къ отдачѣ въ исправительныя арестантскія отдЬленія на четыре года, послѣ чего, а равно и въ случай негодности къ работамъ въ арестантскихъ отделешяхъ, водворяется въ сибирскихъ или другихъ отдаленныхъ губершяхъ, по усмотрѣшю министерства внутреннихъ дѣлъ. Женщины отдаются въ тюрьму на тотъ же срокъ, а потомъ отправляются на водвореніе въ Сибирь. Сверхъ этого наказанія, за ложное показаніе о своемъ состояній, званій и мѣстѣ жительства бродяги подвергаются еще наказанію розгами от 30–40 ударовъ…»
Круто! Значит, наказывали за то, что человек пытался забыть содеянное им зло, наказывали за беспамятство! Помнить надо все — и добро, и зло! И помнить, и держать ответ!
Странная мысль пришла на ум: вся эта грандиозная пирамида из предков, уходящая своим разросшимся и переплетенным основанием во тьму времени, сотворена природой лишь для того, чтобы вознести его, Николая, на свою вершину. Вот смысл гигантской работы генов, сумма прожитых жизней, плод тяжких трудов, испытаний, лишений, страданий… Сегодня он! А через сто лет — кто?
Николай перелистал несколько листочков с размытым невнятным текстом, расправил бумагу, исписанную каллиграфическим почерком:
«Стоитъ древо злато, а на немъ листвіе златое, под темъ древомъ стоитъ лоханя; прилетаетъ голубъ, листвйціе щиплетъ, да мечетъ въ лоханю: лоханя не полна и листвіе не убываетъ. Толкъ: древо злато — небо, а листвіе — люди, а голубъ — смерть, а лоханя — земля.