— Н-не знаю… Я не виновата, папа…
— Ничего страшного не произошло, доченька. Пока. Но имей голову на плечах, ты же у меня умница-разумница. Чувства — одно, но надо и голову подключать. Без головы ох как напахать можно. И ему жизнь исковеркать, и себе, и Ане. Так, кажется, зовут его жену?
— Так.
— Она, наверное, любит его. Об этом тоже подумай. Недаром в народе говорят: не делай счастья на чужом несчастье. Нет, нет, я тебя ни в чем не обвиняю! Деточка! Не плачь. Ты как мотылек, приласкал тебя парень, ты и полетела — это естественно, значит, нормальный человечек, сердце влюбчивое. Это хорошо, доченька. Хуже, если бы бездушной была, пеньком березовым. Полетела — это хорошо, но смотри в оба, не обожгись. Огонек-то уж больно горячий. Понимаешь?
— Не знаю, папочка… То вроде понимаю, а то…
— Ну, ну, не плачь, дочка, съездим с тобой к бабушке, по городу пошатаемся, мороженым тебя угощу. Хочешь мороженого?
— Угу…
— Ну и прекрасно. Только успокойся. Давай-ка мы слезы вытрем, чтоб глазки не краснели. Чтоб нос не картошкой пареной… Во-от так.
— Ой, папка, какой ты…
— Ну, собирайся!
— Бегу!
2
Первым делом Николай заехал к Кате. Дом стоял темный, на двери — замочек. Ни записки, ни ключа под ковриком. Озадаченный, Николай покатил к своему дому. В окнах — тоже темень, но едва поднялся на крыльцо, лоб в лоб столкнулся с Олегом — выходил зачем-то во двор.
— Коля?! — отшатнулся брат. — Что так поздно?
— А где Катя?
— Уехала.
— Как уехала?! Куда?
— В город.
— Когда?
— Сегодня.
— Когда сегодня?
— После обеда. Георгий Сергеевич увез. К бабушке. Ну и в институт поступать. В сельскохозяйственный…
Николай чертыхнулся, плюнул с досады. Хватанул кулаком по перильцам — жалобно задребезжали стекла веранды, заскрипели доски крыльца.
— Тихо! — прошипел Олег. — Отца разбудишь. Больше суток не спал, мотался по бригадам.
— Как там «самовар»? Работали сегодня? — отрывисто, сквозь зубы спросил Николай.
— Работали. На полторы тысячи вышли.
— Аномалии засекли?
— Не знаю. Вадим делал замеры. Журналы там, в часовне.
— Отключения были?
— Один раз. Вадим ездил к Пролыгину, вернулся злой. Пролыгин вымогает бутылку.
— Ну, гад, он у меня довымогается! Я ему устрою бутылку!
— Да, Коля, отец запретил мне работать с тобой… И еще предупреждал — как только пустят птичник, «самовар» отключат. Пролыгин говорит, мощности не хватает.
Николай выругался.
— Завтра будет звонок Ташкину из обкома, пусть только попробуют не выполнить указания, я их через Москву достану!
— Да ты что, сбесился?
— Сбесишься тут с вами… Ты тоже хорош, зачем растрепал бабке про лягушек?
— А что? Что тут такого?
— А то! Нужны мне бабкины демонстрации! Еще свистнут что-нибудь или сломают, а мне каждая минута дорога!
— Коля…
— Ну? Чего тебе?
— А ты выяснил, отчего живность Гибнет?
— Не гибнет, а цепенеет. Большая разница!
— Гибнет, Коля. Мы вчера с Вадимом обнаружили. Та гадючка, помнишь? И шесть лягушек, мы им к лапкам ниточки привязывали. Нашли дохлыми. Значит, все-таки от чего-то гибнут, что-то их губит…
Николай помолчал, обдумывая то, что сказал Олег. В стайке тихо возились сонные куры, вздыхала корова. Лысая гора, под которой светилось лунным блеском озеро, шишковатой макушкой тянулась к туче, висевшей черным бегемотом с хвостом, как у крокодила. Над «бегемотом» раскачивалась кривая ущербная луна с ослепительно-ярким краем, словно остро отточенным лезвием.
Николай зажмурился, снова открыл глаза — нет, луна на месте, качается он. Да и немудрено: четыре сотни километров за рулем, почти бессонная ночь…
— Где нашли? — спросил он.
— Недалеко от «самовара», ну, примерно в пятидесяти метрах, в разных направлениях. Пытались удрать, и вот…
— А ты не перепутал? Может, совсем другие лягушки?
— Те! Те, Коля. Ниточки же.
— Может, кошка подавила?
— Какая кошка?
— Любая! Мало ли их бродит. При нас с Катей кошка ошивалась, мяукала.
— Да, у нас тоже мелькала, но если бы она, так лягухи были бы как-то подавлены, закусаны, а этого нет…
Николай хлопнул себя по лбу.
— Тьфу! Кислородные маски забыл. Совсем вылетело. Ладно, как-нибудь обойдемся. Скажи лучше, как мама? Был сегодня?
— С отцом. Он к Ташкину ездил, а потом к маме заскочили. Всего на пять минут.
— Ну и как она?
— Вроде ничего. Получше.
— А обо мне… был разговор?