— Есть и нашей.
— Кто?
— Вопрос этот деликатный, Николай Иванович. Побывайте как-нибудь на Новодевичьем кладбище в Москве. Были?
— Нет.
— Побывайте, полезно. И для ума, и для души. Многое поймете, если на то готовность в себе воспитаете…
— Извините, батюшка, за резкость, но человечество значительно дальше ушло бы в своем развитии, если б не отвлекалось на пустые дела, не забивало бы себе голову всякого рода религиями, вообще предрассудками. А то, что стоит на кладбищах, по-моему, результат страха не самих усопших, а тех, кто их хоронил.
— Кощунственные речи произносите, Николай Иванович! Побойтесь! — Батюшка хотел это сказать грозно, пугающе, но получилось как-то пискляво, хлюпко — сорвался голос. Откашлявшись, показывая всем видом, что перехватило горло, он обратился к ждавшим его слова старухам: — Мы-то понимаем, человек несовершенен, слаб, склонен к соблазнам, заблуждениям, греху. Путается в понятиях, страстям подвержен, властолюбив и сластолюбив. И никакие машины, никакие ракеты, никакие ухищрения в науках не дадут ему душевной ясности. Вот о чем подумали бы, Николай Иванович.
— Душевной ясности не было, нет и никогда не будет, — выпалил Николай. — У думающего человека! Душевная ясность бывает у блаженных да у чокнутых, которые тихие. Нормальный человек в наше время — слишком сложное устройство. И вообще мир усложняется, а вы все хлопочете о простоте. Несовместимые вещи. Человек и религии — расходятся: человек топает дальше, вперед и вверх, а религии остаются там, в отложениях прошлых эпох. Не спорю, вряд ли человек сможет существовать без какого-нибудь дурмана, какой-нибудь веры — в существование сингулярности, к примеру, или там, скажем, какой-нибудь «смежной сферы сознания», но наверняка что-нибудь придумает вместо отживших идолов.
Батюшка сидел, понуро ссутулившись и покашливая в кулачок. Старухи совсем осоловели от ожидания, но терпели, молчали, поджав губы. Батюшка потянулся было к кружке с чаем, но передумал. Бабка Марфа услужливо подхватила кружку, подала ему. Он взял, отхлебнул чуток, поставил на место.
— Вы пейте, пейте, — захлопотала бабка Марфа. — Печенюшки берите, хлебец, яичко. Угощения скромные, но от всей души.
— Спасибо, мать, не голоден я, так, чайку только. Да вот беседой насытился. — Батюшка перекрестился, поднял глаза на Николая. — Вы не гневайтесь, что явились к вам без оповещения. Матери пожелали. — Он обвел рукой сидевших старух. — Вам вреда не будет, а для души спокойнее. Все-таки место здесь нечистое, топкое, — поправился он, снова перекрестившись, — часовенка в заброшенности, народу тут всякого пошаталрся, молитвы давно не творили, душегубы встречалися. А иных и болото выталкивало, знать, велик грех был.
Бабка Марфа при этих словах трижды истово перекрестилась и даже поцеловала ручку у батюшки, а он трижды осенил ее скорым мелким крестом.
— Значит, насколько я понимаю, — сказал Николай, — теперь место тут стало намного чище? Так?
— Стало быть, так, — церемонно согласился батюшка. — Чистоту места блюдут люди, — добавил он торопливо. — От грешных дел и дурных мыслей и место портится.
— Но за два-три дня еще не испортится? Сверху мне ничего не грозит? — продолжал дурачиться Николай.
— Все во власти божией, — вздохнув, ответил поп. — Благодарствую. Пора двигаться в обратный путь.
Старушки, все как одна, отставили чай, поднялись вслед за батюшкой, выстроились поодаль тихой кучкой. Бабка Марфа, видно, по предварительному сговору с попом, вынула из-за пазухи жакета пучок травы, передала батюшке, а тот, испросив глазами у Николая разрешения, подошел к «самовару» и повесил пучок на выступающую головку болта.
— Трава зверобоя, — сказал он, перекрестив траву вместе с «самоваром». — Вам не помешает, а душе спокойнее.
— Коля, — прошептала бабка Марфа, — не сымай травку, пусть висит.
— Пусть, — согласился Николай, посмеиваясь.
— Надо б тебе попить зверобою-то, — добавила шепотом старуха.
— Зачем? — тоже шепотом спросил Николай.
— От антихристовых коготков. — Бабка перекрестила его, яростно прошептала: — Храни тебя осподь, береги от напасти, от пропасти, от глаза дурного, от глаза косого. Свят, свят, свят…
Батюшка церемонно поклонился Николаю. Николай тоже склонил голову в церемонном кивке, хотя его разбирал смех.
Не успели старухи во главе с попом повернуться, как из лесу донесся натужный шум приближающейся машины и на поляну выехала черная «Волга» — за рулем Ташкин, рядом с ним — его супруга Алевтина Павловна, на заднем сиденье — Иван Емельянович Александров. Ташкин поставил машину углом к «жигуленку», перегородив выход с поляны. Поп и старухи двинулись было в обход, но Ташкин вылез из кабины и оказался лицом к лицу с попом. Поп со светской вежливостью поклонился и хотел было проскользнуть мимо, однако Ташкин, уступая ему дорогу, отодвинулся именно в ту же сторону, в какую стремился и поп. Они неловко наскочили друг на друга. Поп отпрянул, бормоча извинения и путаясь в рясе, чуть не упал. Ташкин подхватил его под локоть, обвел вокруг себя и от растерянности пожал ему руку. Поп смутился, тоненько засмеялся. Засмеялся и Ташкин — этак добродушно, трясясь всем телом.