С выпяченным животом, руки в карманах кожаной куртки, Ташкин хмуро покосился на батюшку — тот стушевался, умолк, на шажок отступил, спрятался за виновато-любезную улыбочку.
— Типичный идеализм, — проворчал Ташкин и махнул Николаю: — Может, покажете в работе ваше чудо-юдо?
— Разумеется, — согласился Николай. — Если электричество не вырубили…
Ташкин покосился на Ивана Емельяновича — тот сказал со смешком:
— У нас все возможно…
Ташкин грозно свел брови к переносице.
— Научные опыты снабжать по первой категории, без перебоев! — и погрозил Ивану Емельяновичу. — Слышал, председатель?
Иван Емельянович, усмехаясь, покивал опущенной головой:
— Научные по первой, полив по первой, соцкультбыт по первой, а что по второй?
Ташкин поморщился, двинулся к «самовару».
— Врубай!
Николай жестами, без лишних слов, перегнал старушек за машину, к попу, начальство поставил чуть сбоку, вручил каждому заглушки для ушей, в пять минут включил и разогнал «самовар», и когда игла, набрав силу и яркость, взревела на полную мощь, врубил форсаж. Рев стал невыносим, старушки и поп в страхе закрыли головы руками, скрючились, словно вот-вот обрушатся на них громы и молнии. Ташкин стоял, загдрав голову, широко расставив ноги, сунув руки в карманы, — каменная глыба, памятник самому себе. Алевтина Павловна глядела на иглу с восторгом, руки сцеплены перед грудью, ноздри раздуваются от полноты чувств, глаза сверкают — богиня Изида в русском варианте. Иван Емельянович глядел сощурясь, чуть боком, — на лице недоверие, возможно ли такое, не подвох ли, не липу ли показывает сын…
Продержав иглу несколько минут, Николай выключил установку и, когда перебегал из часовни к «самовару», заметил, как поп и старушки гуськом, друг за другом поплелись с поляны. Он показал на них Ташкину — секретарь благодушно рассмеялся.
Николай спросил, каковы впечатления. Алевтина Павловна только ахала, закатывала глаза и вскидывала руки к небу. Ташкин растроганно крякал, приятельски похлопывая Николая по плечу и, оборачиваясь к Ивану Емельяновичу, то и дело вскидывал большой палец. Говорить на первых порах, после такого рева, было трудно, уши закладывало, да и сказывалось пережитое волнение. Но и так было ясно, что показ произвел сильное впечатление, помощь Ташкина обеспечена. Именно об этом и сказал Ташкин, когда гости, попрощавшись, направились к машине. Николай подмигнул отцу. Иван Емельянович неопределенно помотал головой, дескать, поживем — увидим. И это разозлило Николая. Не успели гости выехать с поляны, а он уже снова запустил «самовар» в работу — труба взревела, струя взмыла ввысь, в белое пустое небо.
6
На склоне дня, в самый разгар опытов, опять отключилось напряжение. Николай плюнул с досады — вот тебе и поповское благословение! — сел в машину и помчался искать Пролыгина. Проезжая по тракту мимо птичника и кладбищенской рощи, снова вспомнил прошлую ночь, всю эту жуть на кладбище, и его передернуло, столь сочно, зримо, явственно ощутил он звуки, краски и запахи той ночи, увидел черную пасть могилы и кучу земли на бровке. И действительно, кого ждет она? Или правду говорил Клюнин Петька? Впрочем, спьяна может быть все что угодно, не только выроют могилу, но и похоронят живого вместо мертвого…
Он заехал домой. Олег деревянной толкушкой толок в кухне варево для поросенка — от ведра несло распаренными отрубями, вареной картошкой, обратом — такой первобытностью, что Николаю сделалось тошно. Он заглянул за шторку в боковушку — бабка Марфа сладко похрапывала, видно, здорово умаялась во время богоугодного похода на полигон.
— Случаем, не знаешь, кто умер в Камышинке? — как бы между прочим спросил Николай.
— Умер?! — поразился Олег. — Не-ет, не слышал. А что?
— Да так… Болтают разное…
— Что болтают? — насторожился Олег. — Кто?
— Да Петька Клюнин.
— А что?
— Будто могилу вырыли по пьянке, а клиента нет.
— Клиента?! — удивился Олег. — Ты сказал «клиента»?!
— Ну не клиента, покойника, — поправился Николай. Он взял с полки литровую банку простокваши и залпом выпил больше половины. Отдуваясь, пояснил: — Ночью был на кладбище, видел эту самую могилу…
— Ночью?! На кладбище?! Зачем?
— Так, занесло. Захотел доказать себе…
— Что доказать?
— Что не боюсь. Только и всего. — Николай помолчал, обдумывая что-то, наконец спросил: — Случайно, не видел Пролыгина?
Олег сутуло горбился над ведром, опираясь на толкушку, лицо его в сумерках казалось каким-то неестественно бледным, голубым, а глаза — наоборот, вроде бы потемнели и опушенные белобрысыми ресницами походили на косточки разрезанного пополам абрикоса.