3
В Камышинку она приехала перед обедом. Старый бренчащий автобус устало покатил дальше, по наезженному кольцу глубинки, и она пошла разыскивать дом председателя.
Вообще-то в деревнях приходилось бывать, когда училась в институте и от вычислительного центра каждую осень посылали на уборку картошки, на тока, даже как-то целый месяц работала дояркой. Вначале, когда только поженились, Николай звал ее в деревню, к родным, упрашивал, обижался, но все как-то не получалось — то Димочка болел, то отпуск не давали летом, то путевка подворачивалась на юг. А после того, как родители Николая гостили у них лет пять назад, и сам Николай поостыл в своих призывах. Видно, не больно-то и хотели видеть ее там, в глуши, видно, в первый и единственный их приезд в город не удалось/ей проявить достаточно теплоты. Родители вдруг заторопились обратно — вместо запланированной недели побыли всего один день.
Теперь пожаловала сама, без приглашения, как снег на голову, и потому отчаянно трусила, но старалась не подавать виду. Шла не торопясь, по кромке асфальта, поглядывая по сторонам, здороваясь на всякий случай с редкими встречными. Одета была в светлый летний костюм, кофточку-разлетайку и узкие брюки — нынче в деревне никакими нарядами не удивишь, сравнялись с городом, а кое в чем и превзошли: в городе не выедешь на велосипеде, скажем, в шортах и бюстгальтере, а здесь — пожалуйста: катит какая-то упитанная красотка, телеса трясутся, вся потная, а ей — хоть бы хны!
Дом председателя отыскался быстро. Да и не велика премудрость найти: через пять домов от конторы, считай, в самом центре деревни. Шаги сами собой замедлились, и сердце зачастило, но Аня не дала себе послабления, толкнула калитку, вошла во двор. С ленивым лаем выбежал Шарик. Из дома прицыкнули на него, и он тотчас улегся в тень, высунув язык.
На крыльце стояла, опираясь на клюку, бабка Марфа. Была она босая, с распущенными седыми космами, вялая. Аня поздоровалась, бабка хмуро оглядела ее с головы до ног, степенно кивнула, приняв за уполномоченную. Для нее все, кто приезжал к Ивану Емельяновичу, были уполномоченными.
— А я к вам в гости, — сказала Аня, улыбаясь как можно приветливее.
— Вижу, — проворчала бабка не очень-то дружелюбно.
— Я — Аня, из города, Колина… жена, — добавила Аня, чуть споткнувшись на слове «жена».
Бабка выпрямилась, насколько позволял горб, подобралась, лик — старушечий, но глаза — молодки — так и впились в Аню.
— Ах, это Анечка, — сладенько пропела она, — ну, входи, входи, деточка.
Она посторонилась, согнулась больше, чем следовало, будто не Аня приехала издалека, а она — бедная, несчастная странница. Аня с любопытством разглядывала старушку и не спешила входить в дом — темная внутренность его почему-то пугала ее.
— А мы только нонче о тебе говорили с Олежкой, — сказала бабка, переступая босыми ногами. Видно, полуденное солнце здорово накалило крыльцо. — Он сказывал, будто ты собиралась, но сумлевалися, а ты вот она, лебедь-пава.
— Ну вы скажете, — смутилась Аня.
— Ага, краси-ивая, не то что на карточке, ей-богу! — Бабка мотнула перед лицом щепоткой, перекрестилась. — Притомилась? Сомлела?
— Ничего, ничего, спасибо.
— А ты сымай туфлики, дай ножкам волю, нонче сушь стоит, земля горячая, не простынешь.
Аня скинула босоножки, прошлась по траве возле крыльца. Две курицы, лежавшие в пыли у плетня, встрепенулись, тревожно квокнули, но, видя, что им никто не угрожает, снова смежили веки.
— Разве у вас всего две курочки? — спросила Аня.
— Девять несушек и крикуна сдали на эту, как ее, птицехвабрику. Председателя нашего уже совсем заклевали, чтоб им там всем пусто было! — сердито сказала бабка. И пояснила: — Им что куры, что камни эти, лишь бы счет. А курочка, она ж к хозяйке привыкшая, к рукам одним, к голосу. А их швыряют туда- сюда и хотят, чтоб неслись как на масленицу. Ты так, налегке? — вдруг удивилась она, словно впервые разглядев как следует Аню.
— А я ненадолго. — И Аня выложила тщательно продуманный вариант: — За машиной. Срочно потребовали зачем-то в милицию, какой-то переучет или проверка, пришли вчера, целая комиссия, где машина? В деревне, говорю, муж по доверенности ездит. Они: срочно представьте, иначе — штраф. Ну я подумала, зачем нарываться на неприятности, съезжу, отгоню машину, а потом Коля приедет и снова будет ездить. Правильно?
— Чем штраф платить, конечно, — согласилась старуха.
— Хотела с Колей посоветоваться, вчера звонила, но Олег сказал, что Коля все время на испытаниях…
— Ой, да мы уж и забыли, каков он, — всплеснула руками бабка Марфа. — С раннего утречка как укатит, так иной раз и с ночевой, ага, там и ночует. Место тамо-ка дурное, поганое, болота, топи, комарье. Хорошо, Олежек с ним, да Катенька, дай бог им здоровья! А то бы как сыч на болоте, со своей этой игрушкой. Вы с ним свидитесь, будет чё на меня плести, не слушайте, — бабка почему-то перешла на «вы» и всем обликом, глазами построжала, сделалась официальной. — Так народ схотел, люди. И батюшка с горячинской церкви, когда освятил место и самоё, эту штуку, сказал, не помешает. Нечистой силы убавится, напасти, глядишь, стороной обойдут. Кто не верует, тому вроде все одно, а на самом деле — так! Николай-то наш и то признал: чище, говорит, стало, меньше зуда, звук тоньше, хрипов меньше. Хрипота-то, она оттэдова шла, прости меня грешную! Свят, свят, свят! — Бабка торопливо перекрестилась, пристукнула палкой. — Напрасно он науку свою тамо-ка затеял, ох, напрасно. Но вы, молодые, нонче все наперед знаете. Чё ни скажи, вам известно и смех наготове. Надерзить, обсмеять — это мастера. А о душе подумать, своей, собственной, — на это ума не хватает. Душа-то есть! Али ты тоже такая, передовая?