— Это тебе, мистер Перки!
Тот положил руку на сердце и слегка поклонился.
Сеньор Джонсон, весь окутанный дымом из трубки, в это время говорил о чем-то с соседом по другую руку, иногда сплевывая прямо мне на ноги. Разумеется, невольно. К слову сказать, те, кто курит трубки, много плюют. Поколебавшись немного, я похлопал его по плечу и сказал:
— Приятель, ты плюешь мне прямо на башмаки.
— Серьезно? — удивился сеньор Джонсон. — Тысячу извинений, друг.
Здесь все так говорят: «Тысячу извинений». Кто тебе станет извиняться в Испании? Если ты потребуешь от кого-то извинений, он воспримет это как обиду.
— Сейчас слушай внимательно, — сказал сеньор Джонсон, пыхтя трубкой, — великая фраза. Этот Бил… всегда так делает… добавляет какую-нибудь гениальную фразу в море глупости.
Он кинул в рот два орешка. — Вот, сейчас, сейчас, — поднял палец вверх сеньор Джонсон. — Сейчас!
— Что ему Гекуба, что он Гекубе, чтоб о ней рыдать? — послышалось со сцены.
— Потрясающе! — воскликнул я и взмахнул руками.
— Правда?! Браво! Браво! — зааплодировал сеньор Джонсон.
— Браво! — закричал и я.
Таланты поддержали нас. Но я думаю, что наш энтузиазм очень быстро сошел бы на нет, если бы к нам не присоединился тот могучий голос из партера.
— Браво! — загудел левиафан и зааплодировал. Его аплодисменты звучали, как пушечные раскаты.
«Интересно, кто этот гигант, этот Гаргантюа?» — подумал я и обернулся к партеру. Но он тонул в клубах сизого дыма, поэтому людей невозможно было различить.
Вскоре уже все зрители кричали «браво» и аплодировали. Кто-то начал свистеть. Мы тоже стали свистеть. Мистер Перки, доктор Монардес и сеньор Джонсон опередили тех, кто снова стал улюлюкать. Разумеется, я тут же присоединился к ним. И средиобщего крика из партера донеслось мощное «Уууу! Уууу!»
— Уууу! — подхватили и мы.
Вскоре все в зале кричали «Уууу!» и топали ногами.
«Вот так все и происходит в действительности», — внезапно подумалось мне, не знаю почему. Но в такой обстановке какие только мысли не лезут в голову человеку.
— А я, скорбя, свое приемлю счастье, — сказал со сцены прекрасно одетый господин и подошел к нам. Он взял из рук сеньора Джонсона трубку, затянулся два раза и вернулся на свое место, сопровождаемый громом аплодисментов.
— Это Фортинбрас! — прокричал мне сеньор Джонсон. — Он неповторим!
— Возьмите прочь тела! — продолжил «неповторимый» человек и поддел носком обуви одно из лежащих на сцене тел. — Подобный вид пристоен в поле, здесь он тяготит.
Спустя немного времени трупы поднялись с пола и стали раскланиваться публике.
— Что? Неужели кончилось? — выкрикнул я. — Великолепная пьеса.
Публика встала и разразилась бурными аплодисментами, сопровождая их приветственными возгласами.
В суете я невольно толкнул тарелку с потрошками. С невероятной ловкостью доктор Монардес сумел поймать ножом один кусочек прямо в воздухе и невозмутимо, молча отправил его себе в рот.
— Черт бы все побрал! — выругался я, глядя на разбросанные по полу потрошки, но не переставая при этом аплодировать.
На этом вечер закончился.
— Какая великолепная пьеса! — восхищенно сказал я сеньору Джонсону, когда мы вышли наружу и вдохнули прохладный лондонский воздух.
— Да, здешний зритель очень взыскателен и с отменным вкусом. Ему не подсунешь какую-нибудь ерунду, — ответил сеньор Джонсон. — Но это что! Это была трагедия. А теперь ты обязательно должен увидеть «У всякого свои причуды». Вот это подлинный бурлеск! Исключительная комедия!
— Да, — согласился я и, увлеченный беседой, чуть было не наткнулся на висельника, явно вора, на Тауэрском мосту. — Зачем их здесь вешают? — воскликнул я.
— О, никто не обращает на них внимания! — махнул рукой сеньор Джонсон. — Разве что когда они станут невыносимо вонять. Но это, — и он указал на трубку, — помогает ничего не ощущать.
36. НАЗВАНИЕ БУДЕТ ПРИДУМАНО В ДЕКАБРЕ
Люди зачастую выглядят жалкими, а природа — суровой и безразличной. В таком мире куда лучше всего отправиться? — можешь спросить ты в искреннем недоумении.
«В города, — говорит доктор Монардес. — Ты должен любить города, конечно, если ты не какой-то тупой пейзан». Я все больше люблю города. Города и их огни. Особенно ночью, когда идет спокойный тихий дождь, омывая пустые пыльные улицы, над которыми плывут тонкие клубы прозрачного тумана, а уличные фонари освещают лужи, в которые падают капли, образуя пузыри, — словно горячий источник с вздымающимся над ним паром. В такие моменты города просто прекрасны. Когда я задумаюсь над своими увлечениями — любовью к городам и медициной, — то невольно задаю себе вопрос: а может быть, я тоже человек Ренессанса и гуманист? Во всяком случае, я думаю, что это возможно. Очень даже возможно.