— Изобилие, Гимараеш, — продолжил доктор Монардес, окрыленный, как мне показалось, моей реакцией, — это тайна всего сущего. Иначе изобилие стало бы единственной целью, но поскольку…
— Сеньоры, — раздался в этот момент голос Хесуса, который остановил карету, — я пойду… Не могу больше терпеть.
Он прошел мимо нас какой-то странной походкой, пересек дорогу и присел в высоких зарослях травы.
«Неужели и это тоже склонно к изобилию?» — подумал я.
— Хесус, — выкрикнул доктор Монардес, — Чего ты полез в траву? Еще подцепишь там какого-нибудь клеща…
— Не могу же я с…ть на дороге, сеньор, — ответил тот. Его задница неясно виднелась в уже опустившихся сумерках, белея среди травы, как старая, стертая временем серебряная монета в куче навоза, как сказал бы Пелетье (может быть).
— Почему не можешь, — возразил доктор. — Без того вся дорога покрыта фекалиями.
— Не могу, — упрямо повторил Хесус. — Лошади пугаются.
— Мда… Что? — прокричал доктор.
— Лошади! Лошади пугаются, сеньор.
— А, ясно, — сказал доктор, но по его взгляду было видно, что он ничего не понял. Я тоже не понял, но, честно сказать, меньше всего стал бы сейчас размышлять над словами нашего кучера.
— Поторопись, Хесус, — спустя немного времени крикнул доктор. — А то упустим Лопе.
— Иду, иду, сеньор, — ответил Хесус и спустя минуту-другую действительно появился, застегивая на ходу штаны.
— Что ж поделаешь, сеньоры, — сказал он, проходя мимо. — Все мы люди…
— И то правда, — пробормотал доктор. — Где есть одно, там есть и другое.
Я сразу понял, что он хотел сказать, и засмеялся. Без ложной скромности должен заметить, чтобы читатель впредь не удивлялся, что я схватываю на лету, догадываюсь о невысказанном, усваиваю новые знания с потрясающей быстротой и, как утверждают люди, со мной хорошо знакомые, с удивительной проницательностью. Не подумайте, что я хвастаюсь, просто воспринимаю эти свои качества как данность. В конце концов, я не мог бы быть иным, но только таким, каков я есть на самом деле. К счастью, в отличие от многих, мне другого и не нужно. Мысль об этом приносит мне глубокое удовлетворение, несмотря на то, что меня немного мучает моя нынешняя бедность. Но у таких людей, как я, это не продолжается долго. Взять хотя бы доктора Монардеса…
— Севилья, сеньоры.
— Да, действительно.
На сцене «Театра Марии Иммакулаты» Хесус, воздев к небу руки, вопит:
— Святые угодники! Жена моя мертва, она отказалась стирать!
Он принимается рыдать и рвет на себе рубашку, сшитую, наверное, специально по этому случаю из какой-то скатерти в желто-красных квадратиках, взятой в таверне. Потом изо всех сил пинает ведро с водой. Брызги попадают на зрителей, сидящих в первом ряду, и они начинают роптать. Но их недовольство заглушают бурные овации, которые устраивают люди Лопе, сидящие в левом углу партера. Поднявшись с мест, они восторженно рукоплещут. Делать нечего, я тоже следую их примеру. Хесус, улыбаясь до ушей, сбегает со сцены.
Дон Гарсия де Бланко строго отчитывает свою хорошенькую дочь, которая отказывается выходить замуж за хитрого мавра Альфонсо, представившегося аристократом из Арагона, хотя по сути он — мориск[5]из Гранады. Рядом с доном стоит местный священник Родригес. Смиренно сложив руки на груди, он убеждает красивую Марию отдать руку и сердце «аристократу» Альфонсо, потому что хитрый мавр пообещал ему сто дукатов за помощь. Кроме того, они договорились обмануть дона Гарсию, чтобы потом поделить его состояние. Девушка в рыданиях убегает, за ней следуют священник и сам дон Гарсия, в задумчивости положив руку на лоб.
На сцене появляется настоящий возлюбленный Марии — кабальеро Моралес. Он верхом на коне, с обнаженной шпагой в одной руке и знаменем Эрнана Кортеса — в другой. Конь накрыт желтым плащом с красными львами Габсбургов, из-под которого виднеются грязные порванные сапоги Энрике и еще две ноги. Но это не ноги Хесуса. На этот раз ему повезло.
Кабальеро Моралес пламенно говорит о любви. Он рассказывает, что во имя любви сражался в Америке, воевал против турок, берберов, а также в Италии и Нижних землях. Убил много врагов. Под бурные аплодисменты он размахивает шпагой и знаменем Кортеса. Конь в это время скачет от одного края сцены к другому. С моего места на балконе отлично видно, кто в это время имитирует ржанье коня за левой кулисой — разумеется, Хесус. Отличный выбор.
Внизу люди Лопе вскочили на ноги еще с появлением кабальеро и не прекращают хлопать и бурно выражать свои чувства. Я тоже не могу усидеть на месте. Наконец кабальеро Моралес клянется Святой Кровью, что завоюет руку и сердце красавицы Марии или погибнет. После чего он покидает сцену, а я могу сесть. Облегченно вздохнув, я закуриваю сигариллу. В темноте сцена словно отдаляется, долетающие до меня звуки я воспринимаю как далекое жужжание, как журчание потока. Дым обволакивает меня, убаюкивая…