— Но, сеньор, если бы мы всегда руководствовались этим принципом, мы бы никогда не открыли Индий, никогда бы не обнаружили табак, это великое лекарство…
Доктор покачал головой, но только повторил:
— Запомни, что я тебе сказал.
— Хорошо, — кивнул я.
Некоторое время мы ехали молча. Но потом я не выдержал (и кто только меня дернул за язык — наверное, это от скуки!) и сказал:
— Может быть, все не так просто, сеньор!
Вряд ли можно было сказать что-то более несуразное. Сказать доктору, что он проповедует элементарные, примитивные вещи… — это ли не смертельная обида!
— Значит, ты считаешь, что все, о чем я говорю, слишком примитивно? — сказал доктор обманчивоспокойным тоном, сделав бесстрастное лицо. Я хорошо знал и это выражение, и этот тон. — Ты полагаешь, что все, о чем я говорю, примитивно и поверхностно?
Я ожидал нечто подобное и заранее придумал, что мне ответить. Я собирался сказать следующее: «Нет, сеньор, просто я полагаю, что некоторые вещи все еще до конца не известны науке. Тем более, что они лежат за пределами медицины, а потому почти не касаются нас». Но вместо этого сказал:
— Нет, сеньор. Я всего лишь полагаю, что мы не можем закрывать глаза на очевидное. В этой церкви было нечто такое, что бренчало посудой. Разве не так? Называть его недоразумением — значит сделать вид, что мы его не заметили. Это, возможно, не дух, каким его считают невежественные крестьяне, но вряд ли это просто недоразумение. Может быть, это что-то другое, еще более сложное. Кроме того, я твердо знаю, что если кошка перейдет мне дорогу, мне не повезет. Это так, сеньор, ей-богу! И я считаю, что старый Агриппа прав, когда утверждает, что, если птица вылетит у тебя из-за спины с левой стороны, это плохой знак. А если полетит с правой стороны и навстречу, то тебе повезет. Я не раз в этом убеждался, сеньор. И когда замечаю птицу слева, всегда возвращаюсь.
— Гимараеш, ты слышишь, что говоришь?! — воскликнул доктор. — Не могу поверить своим ушам! Для чего тогда я обучал тебя столько лет? Что ты несешь? И между прочим, чтоб ты знал, это говорит не Агриппа, а Плиний Старший в своей «Естественной истории». И этот Плиний — самый большой глупец на свете, а его книги — целая куча небылиц. До чего же я дожил — ты цитируешь мне Плиния! Можно считать, что то время, которое я тебе посвятил, потеряно зря!
— Ну, и как мы должны называть все это? — продолжал настаивать я.
— Так, как я тебе уже говорил, — недоразумения, — твердо ответил доктор. — Ты просто не понимаешь значения этого слова, поскольку, как и все невежи, не видишь дальше своего носа.
— Нет, сеньор, я все понимаю, — возразил я. — Три яблока, пять яблок… Но мне это кажется слишком примитивным…
Доктор ударил себя рукой по лбу, потом дважды стукнул в крышу кареты — знак, чтобы Хесус остановился. Затем потянулся прямо через меня к дверце, открыл ее и приказал:
— Вылезай! — И, заметив мой недоуменный взгляд, повторил: — Вылезай, я тебе говорю!
— Но, сеньор, это же нелепо! — вскричал я.
— Как и почти все остальное, — спокойно ответил доктор. — Как раз тебе будет о чем размышлять по дороге в Севилью. Вылезай! Тебе необходимо проветрить мозги.
В голове мелькнула мысль, а не предпринять ли мне немного более радикальные меры, но в это время я услышал голос Хесуса:
— Давай, приятель, ты слышал, что сказал сеньор доктор!
Двое против одного — это многовато, поэтому я молча вылез из кареты и долго глядел, как она удаляется от меня. Не стану описывать здесь мысли, которые роились у меня в голове. Да и мыслями их назвать трудно…
Неожиданно, где-то в пятидесяти метрах от меня, карета остановилась, Хесус слез с облучка и направился ко мне, держа в руках палку.
Неужели дошло до этого? Я осмотрелся по сторонам и увидел у правой ноги увесистый камень. При необходимости он мог бы сослужить мне службу. Но пока не стоило торопиться. Приблизившись, Хесус протянул мне палку, помахал ею и прокричал: