— Ха-ха-ха! — весело рассмеялся в ответ доктор Монардес. — Он хочет убедить нас, что существует нечто, с одной стороны, вызывающее болезнь, а в результате и смерть, с другой стороны, — абсолютно недейственное, что также ведет к смерти. И вдруг это нечто на промежуточном этапе становится целебным. Нет-нет, я не хочу, чтобы ты понял меня неправильно, — уточнил доктор. — Это сама по себе тривиальная мысль, и ее можно отнести ко всем лекарствам, с той только разницей, что ни одно лекарство не создано для той болезни, которую оно лечит, а представляет собой обратную по свойствам субстанцию. Природа лекарства враждебна природе болезни. Вальехо, по сути, хочет нас убедить, что чуму следует лечить чумой, холеру — холерой и т. д. Ты хоть слышишь, что говоришь, Гимараеш?
— Что вы, что вы, сеньор, — поднял я руки вверх, энергично протестуя, — я ведь только спрашиваю.
— Так вот я тебе со всей ответственностью заявляю: это невозможно, — отрезал доктор. — Человек должен иметь на плечах голову, которая восприимчива к новым знаниям, но не настолько открытую, чтобы мозг стал вываливаться из нее, — привел доктор известную поговорку. — И если бы Инквизиция занималась более осмысленными вещами, а не преследованием так называемых еретиков, она бы уже давно занялась этим шарлатаном…
Девушка Луиза поправилась, струпья исчезли спустя несколько дней. Это произошло после втирания отвара из измельченных трехлетних табачных листьев, привезенных из Тринидада. Результат оказался потрясающим. В конце недели, когда мы вновь посетили семью девушки, доктор использовал эту возможность, чтобы поговорить с ее отцом. Надо сказать, что он собирался говорить по очень нелегкому вопросу. Постараюсь вкратце объяснить, о чем идет речь. У доктора Монардеса был дом в районе «Черепа», как называют местность в Севилье недалеко от Пуэрта-де-Хереса, который он сдавал в аренду. Доктору давно хотелось расширить свой двор, присоединив к нему еще один большой участок. Земля пустовала, потому что была общинной собственностью, ибо там находилось старое римское кладбище (оттуда и его название), и если начать копать эту землю, то в метре от поверхности нередко можно было наткнуться на кости. Мне даже рассказывали, что во время наводнений кости нередко всплывали наверх.
Из-за этого муниципальные власти категорически запретили там что-либо строить, но доктор, как и многие другие, успели построить там дома еще до принятия решения. В быстро разрастающейся Севилье этот участок превратился в предмет острых споров, и, возможно, муниципалитет разрешил бы там строительство, но вмешалась Церковь, которая категорически воспротивилась. Еще больше запутало дело вмешательство приближенных короля, решивших устроить там пункт досмотра и обложения налогом разных продуктов и вин, прибывавших в Севилью через Пуэрта-де-Херес. Торговцы, которые ранее требовали от муниципалитета отменить запрет, тоже разделились на две группы, ведущие неутихающий спор — как им ввозить товары: через порт, где они и без того платили налог, или через Пуэрта-де-Херес, где их еще не облагали данью. Разумеется, далеко не все могли провозить товары через Пуэрта-де-Херес. Те, кто привозил их из-за моря, прибывали в порт. Даже если бы они умудрились доставить свой товар через Кадис, а оттуда продолжить путь по суше, в кадисском порту с них все равно бы взяли налог. Потому-то торговцы заморским товаром ратовали за отмену запрета, а торговцы местными изделиями были против. Вот в такой ситуации доктор и хотел под шумок прибрать к рукам участок земли в «Черепах» рядом со своим домом.
Отец Луизы дон Пабло был главным королевским наместником по налогам в Севилье. Именно он с отвечал за портовые сборы в королевскую казну. На эту должность его назначил лично сеньор де Лека, Дон Пабло, разумеется, был знаком с королевским наместником по строительству и благоустройству, отвечавшим в общине Севильи за фонд зданий — тюрьму, Торре-дель-Оро, где собирали таможенные пошлины, кавалерийскую казарму и королевские складские помещения. В дальнейшем ему поручили бы отвечать и за новый пункт по сбору налогов, который собирались построить у Пуэрта-де-Хереса. Но это бы случилось не по его просьбе, а по просьбе дона Пабло, отвечавшего за королевские налоги. Любопытно, что люди короля выбрали именно то место, на которое положил глаз доктор Монардес — путь проходил совсем близко от его дома. Доктор Монардес спросил у дона Пабло, не согласились ли бы королевские служащие перенести пункт в другое место или хотя бы сделать его меньше размером, что позволило бы разделить участок земли пополам и, таким образом, доктор мог бы приобрести одну его часть. Это решение, по мнению обоих сеньоров, выглядело наиболее разумным. Королевские наместники должны были сначала получить землю от муниципалитета, а потом прийти к решению, что им не нужен такой большой пункт, и продать часть земли доктору. Это могло бы обойтись ему относительно недорого, потому что им самим земля бы досталась бесплатно — для нужд королевства. Дон Пабло обещал серьезно поговорить с королевским наместником по вопросам строительства. Но это, однако, вообще не решало проблемы, потому что, как уже было сказано, земля принадлежала общине, а королевский наместник по строительству имел всего один голос в общинной комиссии по благоустройству, в конечном же итоге именно она должна была принимать решение. Но тем не менее, обещание дона Пабло вселяло надежду. В зависимости от того, как будут развиваться события, доктор Монардес и дон Пабло договорились встретиться вновь и обсудить дальнейшие действия. Доктор мог бы поговорить и с епископом Севильи, так как его он тоже лечил. К сожалению, у доктора не было связей в муниципальном совете — практически все его члены были клиентами доктора Бартолло. Доктор Монардес пользовался известностью среди приближенных короля и церковных сановников, но не среди общинных служащих. Разумеется, он лечил и крупных торговцев, таких, как Эспиноса, и тот мог бы ему помочь, однако в муниципалитете у него были как преданные друзья, так и отъявленные враги, так что помощи только Эспиносы было недостаточно. К тому же Эспиноса не был человеком, готовым помочь просто так, без личного интереса. А дело было слишком незначительным, чтобы у него возник интерес.