Я встала и вышла из-за стола в спальню. Не могла больше смотреть на него. Это оказалось намного тяжелее, чем я думала. Сердце практически замирало от боли, я задыхалась от нехватки воздуха, а волноваться мне сейчас нельзя.
Девчонки сначала поздравили отца, а потом прибежали ко мне, до безобразия счастливые.
— Ура! У нас будет Ванечка!
— Или Машенька!
— А может оба.
— Не дай бог! — от мысли, что снова может быть двойня, мне аж плохо стало.
— Почему? Разве плохо, что у тебя есть сразу два таких счастья как мы? — подластилась Анютка, трясь о мое плечо щекой.
— Не плохо, конечно. А очень даже замечательно, но с двумя младенцами справляться очень даже не просто.
— Но мы ведь будем помогать.
— И папа будет приходить, когда ты разрешишь.
— Мы тебя никогда, никогда не бросим, мамуль.
— Мы тебя очень любим.
Детские ручки обвили мою шею, губки нежили поцелуями мои мокрые от слез щеки. Пожалуй, впервые в жизни, мое сердце разрывалось от горя и радости одновременно.
— Идите, погуляйте во дворе. Пока не жарко и дождь не начался.
Мне хотелось побыть одной, но едва девочки ушли, в спальню вошел Михаил. Глаза у него были красными и блестящими от слез. Наверное, первый раз вижу его таким убитым, да только, теперь хоть обрыдайся — ничего не изменишь.
Он осторожно сел на краешек кровати, понимал, что чужой теперь, в этом доме.
Я демонстративно уставилась в стену, мимо него. Скрестив руки на груди, чтобы не пытался даже взять мою ладонь.
— Спасибо за то, что приняла решение сохранить ему жизнь. Я счастлив. Я всегда буду рядом, ты можешь во всем на меня рассчитывать и звонить мне в любое время.
Я кивнула в знак того, что услышала его.
— Если уж так сложилось, не подавай на развод, пожалуйста, пока малыш не родится. Иначе, мне потом придется проходить не простую процедуру усыновления. Зарегистрируем его и тут же подадим на развод, если захочешь.
— Если, здесь быть не может.
— Если бы ты только знала, как я раскаиваюсь, как мне жаль и как я хочу снова быть с вами. Если б только можно было все забыть, как страшный сон.
— А мне не жаль. Уплыло говно с моего берега и слава богу!
— Но ведь много было и хорошего.
— Было. А ты это хорошее, изо дня в день придавал!
— Не так часто, как тебе думается.
— Не важно. Я и одного раза никогда не смогу забыть. И ты бы мне тоже никогда не забыл!
— Но я бы сделал все для того, чтобы ты гоняла, что лучше меня, тебе не найти.
— А я десять лет, изо дня в день, делала для этого все, что только могла. Но видимо очень плохо, раз ты все поисках лучшей, как и при первой жене. Не смею больше мешать. Удачи в поисках.
— Ты лучшая для меня! Я это знаю. Всегда это знал. Ты единственная любимая мной женщина. Была, есть и будешь. Просто знай это. Я глубоко раскаиваюсь в своих изменах. Я уже понес за них все мыслимые и не мыслимые наказания. И только благодаря всей этой ситуации я понял, насколько ты мне дорога! Я жить без тебя не могу!
— Уже живешь. Довольно театральной драмы! Я устала, мне нужно отдохнуть.
Горячность Михаила, ничуть меня не трогала. Скорее — раздражала. Мне уже не восемнадцать. На страстные речи не купишь.
Михаил встал, пошел к двери, но обернулся:
— Я буду звонить тебе каждое утро и каждый вечер! Если не будешь брать трубки, буду приходить и звонить в дверь, до тех пор, пока не откроешь.
Глава 47
Потом пришла мама, села, долго молчала и гладила мои руки. Затем, осторожно спросила:
— Ты уверена в своем решение?
— Конечно. Его хотели, и зачинали осознанно. Он не виноват, что все вот так обернулось.
— Может, еще сойдетесь теперь?
— Исключено. Я больше не смогу делить с ним постель, после всего увиденного и понятого.
— С младенцем на руках, найти мужчину, будет значительно сложнее.
— Ну и бог с ним! Еще одно: доброе утро, мамочка! Для меня важнее.
— Ты уверена, что он не откажет вам в содержание? Найдет сейчас новую зазнобу и не до вас станет.
— Он всегда помогал и помогает даже своим старшим, уже полностью самостоятельным детям, думаю, не бросит и нас. Но и я тоже не буду сидеть сложа руки, напишу бизнес-план для программы самозанятости, буду торты печь, как и раньше и пряники расписные.
— Умница ты моя! — мама засмеялась, но натянуто, через силу и поцеловала меня в висок. — Остаться у вас на ночь сегодня?
— Не надо. Все хорошо. Правда. Не тревожься.
Но хорошо, нифига не было. Я впервые засыпала в этой квартире одна и как следствие, изворочалась и изревелась. Так не хватало рядом сильного плеча, на которое можно положить голову, успокаивающего и согревающего тепла. И даже этого быстрого, формального секса с утра, мне тоже будет не хватать, как это ни странно.
И мама права, женщине с тремя детьми, мужчину найти, будет невероятно сложно. А хочется ведь! Я за эти десять лет так привыкла быть под защитой и опекой, что сейчас чувствую себя не то, что одинокой — осиротевшей. Это ощущение куда глубже простого одиночества, простой тоски и обиды. Сиротство — оно обездоливает, забирает часть самой души. Чувствую себя сейчас примерно так же, наверное, как чувствует себя человек, которому недавно ампутировали руку или ногу. Не хватает чего-то безумно важного и родного. Части самой себя. И смириться с этим невероятно сложно, практически невозможно. Можно лишь привыкнуть, очень медленно и постепенно. Вдох за вдохом, через невероятную боль в груди. Когда был рядом Кирилл, это было куда легче. Теперь же скучаю еще и по нему. Как ни странно, ничуть не меньше, чем по Михаилу.
Сейчас бы, кажется, была рада даже Сереже. Который, кстати, приносил мне в больницу передачи и приглашал просто погулять, еще раз, когда меня выпишут, но после новости о скором прибавление в моем семействе, как-то резко сдулся. В ЧС не запихнул, но писать, звонить и приносить вкусняшки, перестал.
Что ж, на него за это даже сердиться невозможно. Я бы на его месте, тоже даже и не посмотрела на отца, с которым будут проживать трое детей от первого брака, которых мне придётся содержать.
Ну и ладно. Зато скоро меня будут обнимать еще одни маленькие ручки, будет звучать звонкий, детский смех. И это мне дороже всего на свете.
Вечером звонил Кирилл:
— Как ты?
— Хорошо.
— Поговорила с отцом?
— Да.
— Как воспринял?
— Рвет на себе волосы и плачет, — хотела рассмеяться, да не вышло.
— Что ж, заслуженно. У тебя с утра токсикоза нет?
— Не было еще ни разу, а что?
— Тогда я заеду за тобой в половине девятого. Отвезу тебя на работу.
— На какую еще работу?
— Увидишь! Тебе понравиться! Я обещал тебе помогать — я и помогаю. Нашел тебе работу.
— Да кто меня возьмет? Мне через несколько месяцев уже в декрет.
— Возьмут. Не беспокойся. Выспись. Нужно выглядеть бодро и свежо.
И я старалась уснуть, честно, старалась. Но в одиночестве, это никак не выходило. А в половине одиннадцатого, еще и в дверь звонить без перерыва начали.
— Кто? — спросила стоя у двери с колотящимся сердцем. Было у меня одно нехорошее предположение, но надеялась, что вся же опять соседку муж гоняет.
— Это я, Марин! Открой!
Судя, по еле шевелящемуся языку, Михаил был в стельку.
— Не открою, уже поздно. Мы спим. Иди к себе.
— Ты не взяла трубку.
— Спала, наверное, звони раньше.
— Открой, поговорим. Приставать не буду, обещаю, мне теперь почти и нечем, приставать-то.
— Не о чем нам больше говорить! Все уже обсудили! Иди к себе!
— Ты не одна? Ты с ним уже, да? — я закатила глаза и прислонилась к двери. Похоже, это надолго. — Он любит тебя, я знаю. Всегда знал. Не замечал, думаешь, как вы переглядывались! А я все видел! Все! Интересно даже было, дашь ему, не дашь. Не давала! Молодец! Да, Мариночка! И это я тоже знаю! Папа мудрый! Папа все видит! Только ты это… Щас учти, что он такой же, как и я! Даже хуже меня! Молодой, потому что и глупый. Не умеет еще баб ценить.