Глаза ее даже не лапают. Просто фиксируют. Получают гребаное эстетическое удовольствие, потому что наблюдать за ней мне с первого дня в расколбасный кайф. Еще с того дня в спортзале. И сейчас тоже не могу оторваться.
Она оборачивается, и я ловлю ее взгляд уже в третий раз за десять минут.
Прядь волос падает ей на лицо.
Наблюдая за мной с противоположного конца участка, Полина пальцами заправляет волосы и вполуха слушает то, что прогоняет ей мелкая.
Вдыхаю запах земли и травы.
Все в норме, даже, несмотря на то, что наша гостья помята с головы до ног. Моя семья не в курсе, что обычно Полина Абрамова выглядит так, будто ее с головы до ног отутюжили и залили лаком для волос, и кое-как заплетенная коса — вообще не ее случай, но то, как неестественно тихо моя девушка себя ведет — верный признак ее смущения. Оно палит нас гораздо больше, чем ее внешний вид.
Слежу за ней так, будто на участке в четыре сотки она может потеряться.
— Красивая девочка. Даже очень. Воспитанная.
Дергаю головой, оборачиваясь.
Мама собирает с земли дрова для мангала, которые я наколол.
Не слышал, как она подошла. И не видел.
Чувствую себя лохом, даже глаза прячу.
— Ага. Отойди, — заношу над головой топор и прикладываюсь им к тому, что осталось от полена.
— Как вы познакомились? — слышу я.
— В спортзале, — ставлю еще одно полено на колоду.
— Давно?
— Месяц назад.
— Так вы встречаетесь?
Опустив топор, смотрю на нее.
Я бы предложил ей спросить что-нибудь попроще, но такой ответ породит еще больше вопросов, а я до раздражения не хочу думать над ответами на них. Думать башкой я сегодня вообще не планировал.
Если бы я вчера ответил на ее звонок, был бы предупрежден и вооружен.
Глаза матери перескакивают с меня на противоположный конец участка. Оттуда снова на меня. Она всматривается в мое лицо, и этот взгляд тоже раздражает, потому что он ненавязчивый, но цепкий, как сканер.
Чтобы перевести тему, киваю на голубую летнюю рубашку, в которую мать одета:
— Ты в этом собираешься шашлык жарить?
Обычно здесь она наряжаеся во что-нибудь, чего не жалко. Например, в мои старые футболки и треники, но не сегодня.
— У нас гостья, не в халате же мне жарить, — отвечает. — Обеспеченная девочка, да?
— Относительно, — взвешиваю в руке топор.
— Это ее машина там, на въезде?
— Точно не моя. Ты давно Шерлоком стала?
— Ну, знаешь ли, там, в коридоре сумка Шанель. Я тоже бываю в инстаграме*.
— Я тебя с этим поздравляю.
Мое раздражение ширится. Как гребаный воздушный шар.
— Антон… — вздыхает она.
Смотрю на нее с преувеличенным вниманием.
— Я понимаю, ты увлекся… сильно… еще бы… — выпускает в меня осторожно. — Я теперь представляю, где ты пропадаешь последнее время после работы… но тебе о будущем нужно думать. Понимаешь, вот так… увлечешься и забудешь, что планировал. Ты хотел сходить в армию, потом в Москву перебраться. Я очень тебя в этом поддерживаю. Тебе здесь оставаться незачем, а ей, насколько я поняла, еще два года учиться…
— Стоп, — взмахиваю рукой. — Куда тебя несет?!
— Я вижу, ты увлекся… — повторяет она, как, блять, заведенная. — А девочка эта… не то, что тебе нужно… избалованная, даже сильно избалованная…
— Ты ее две минуты знаешь, — обрубаю, почти контролируя подкатывающую злость. — Что за нахрен выводы?!
— Жизненный опыт. Она не для тебя… ты не знаешь, что у нее за семья, что это за люди…
Меня бомбит. Прежде всего, из-за того, что она повторяет мои собственные мысли, но неожиданно это бесит сильнее всего, что бесило меня когда-либо. Будто мне комфортнее плавать в этом дерьме одному и только наедине с собой, но не терпеть его от кого-то еще. Даже от своей матери! Прежде всего, от нее.
— Я не собираюсь с ее семьей знакомиться! — отодвигаю ее рукой в сторону. — Отойди.
Всаживаю топор в полено, раскалывая его напополам с одного удара. Я мог бы переколоть так все дрова, так меня прет.
— Антон…
— Что? — смотрю на мать нихрена не приветливо.
Даже постороннему понятно, что это она меня родила. У нас одинаковые черты, и все фамильные. У Варьки тоже. Будто отцов в нашем с мелкой зачатии вообще не присутствовало.
— Не нужно так на меня зыркать. Я сказала то, что думаю и тебя прошу об этом подумать. Богатые… у них свои причуды.
— Мама.
— Хорошо, — взмахивает ладонями, складывая их крест-накрест.
Мы молчим.
Ветер разносит по участку голоса. Детский и второй, пробивающий меня до печенок.
— А у тебя, когда день рождения?
— Осенью…
— Ты любишь огурцы или помидоры?
— Я… помидоры…
— Я тоже… они еще не скоро вырастут. Мама, Мам, когда помидоры вырастут?
Опустив глаза, смотрю на газон у себя под ногами.
— Там на умывальнике белье твоей девушки. Убери, пожалуйста. И у нее телефон звонил.
Дерьмо.
Бросив топор, трусцой бегу к дому.
Пихаю в карман шорт маленький, сиреневый, кружевной треугольник, слыша, как в сумке Шанель трелью разрывается телефон.
Подхватив сумку, иду к Полине, понимая, что ее общение с матерью сегодня должен стопроцентно контролировать. Я не хочу, чтобы о моих планах на этот год она узнала случайно.
Она поворачивает ко мне голову, как только спускаюсь с крыльца, а когда передаю ей сумку, бормочет «спасибо» и роется в ней, ища свой гаджет.
Наблюдать за ее лицом в последнее время — мой любимый трюк. Я просто хочу на нее смотреть, и мне стоит делать это более дозированно, раз даже моя мать заметила.
В сбивчивый телефонный разговор стараюсь не вслушиваться, но все равно вслушиваюсь. На проводе женщина, и звучит она требовательно.
Полина прячет от меня глаза, отходя в сторону. Когда возвращается, тихо говорит:
— Мне нужно домой.
* Деятельность организации запрещена на территории России.
Глава 24
Антон
У меня выдернули чеку.
Понимаю это, раз даже усталость меня не глушит.
Я ее игнорирую.
Мне насрать на усталость после двух дней, безвылазно проведенных в автосервисе. Я забил на счет прошедших через меня покрышек, хотя устраиваясь сюда, планировал этот счет вести. Просто из любви к статистике, и для того, чтобы когда-нибудь вспоминать об этой работе, имея цифры. Из расчета, что эти данные мне понадобятся для истории, потому что возвращаться на эту работу в будущем я больше никогда не планирую. Это вроде пинка под зад самому себе. Когда буду вспоминать эти цифры и оплату своего труда за них, буду понимать, что мне нельзя сюда возвращаться.
Мне до звезды на усталость.
Меня поджаривает изнутри, даже если бы напился, уснул бы не сразу, слишком сильно поджаривает.
Пристроившись плечом к нагретой за день стене здания на забитом техмусором заднем дворе, ищу в телефонной книжке контакт своего друга, с которым знаком с детского сада.
Я так плотно пахал в этом году, что даже пива попить за последние полгода мы состыковались пару раз. Он не в обиде. У него ребенок родился, там сейчас аврал посерьезнее моего, жена у него не особо уступчивая.
Жму пальцем на имя Сани и пускаю вызов, обтирая грязную ладонь о рабочие шорты.
— Привет… — с трудом различаю его голос за фоновым ором на том конце провода. — Ща, минуту дай… — рявкает мне.
Несолидарно посмеиваюсь, слушая, как меняется его локация в квартире, исходя из звуков и хлопка двери.
— Ага, ржи, — предрекает. — Гандонами затарился?
— Под потолок, — успокаиваю.
— Как дела?
— Через месяц пиши мне письма мелким почерком.
— Что, пора? — вздыхает.
— Ага. Не хочу время до осени терять.
— Согласен.
— Ты как?
— Отъебись. Своим чередом. Пока сам не понимаю.
— Ясно. «Ямаха» твоя в норме? — интересуюсь его мотоциклом. — На ходу?