— Так дедушка…?
— Он работал с дедом Марка, ты ведь знаешь. А потом… Первые деньги, успех… Это все вскружило ему голову.
— Он… Обижал тебя?
— Нет, Маша. Не обижал. Твой дед был просто замечательным человеком.
— Тогда почему я никогда его не видела?
— Он изменил мне.
Бабушка поджимает губы и отворачивается к стене. Понимаю, что ей до сих пор больно от этого воспоминания.
— Изменил, а я не смогла простить. Запретила ему и близко появляться с нашим домом.
— И… Ты никогда его не видела больше?
— Нет, Маш. Никогда. Он еще несколько лет пытался меня вернуть, а потом… Потом перестал пытаться.
— Ты не против, если бы я с ним увиделась? Когда-нибудь?
— Уже поздно, дорогая. Твой дедушка умер. Он так и не женился, и…
— И? Ты жалеешь о том, что ушла от него?
— Я всю жизнь прожила одна, Маш. Всю жизнь. Потому что никогда больше не встретила и наполовину такого, как он. И… Скажу тебе правду. Я до сих пор его люблю. И всегда буду любить. Есть люди, которые как две половинки. Другим никем не заменишь.
— Но ты все же его не простила.
— Дурочкой потому что была. Молодой. Горячей. Думала, такое простить невозможно. Ушла сгоряча, ревела в подушку по ночам. Годами. А все равно не подпускала к себе. Не прощала. Слишком поздно я поняла, что человек может совершить ошибку. И что иногда нужно простить. Ради самой себя. Ради любви. Но… Было уже слишком поздно, Маш. Поэтому и говорю тебе. Цени своего Марка. Вы ведь точно как две половинки.
— Бабушка.
Я сжимаю ее руки, а самой хочется рыдать.
Но, конечно, я не могу ей признаться, что у нас с Марком точно та же история!
— Береги его, Маш. Береги то, что у вас есть.
Вздрагиваю, когда моего плеча касается крепкая рука.
Совсем не заметила, как Марк вошел.
— Я рад, что вы пришли в себя, Валентина Петровна. Вы очень сильно нас с Машей напугали.
— Спасибо тебе, Марк. За все, — бабушка сжимает его руку. — Я ведь знаю, что если бы не ты…
— Это все ерунда, — Марк передергивает плечами.
И я прекрасно вижу, что он вовсе не рисуется сейчас. По-настоящему волнуется и переживает. А еще ему неприятно, что его за такое благодарят.
— Главное, чтобы вам помогло. Но вы ведь у нас сильная, правда? Нам еще с вами танцевать, не забывайте.
— Прощу прощения, но я вынужден вас попросить закончить визит на сегодня, — за спиной Марка в палате появляется врач.
— Нам нужно провести еще несколько анализов и нужно побольше отдыхать моей выздоравливающей пациентке. Теперь можно будет с ней увидеться только завтра.
— До завтра, ба.
Целую ее в щеку, нехотя поднимаясь.
— Марк?
— Я приехал, как только смог. Прости, сейчас мне нужно сделать еще несколько звонков. Рад бы тебя отвести домой, но мне пришлось прервать важные переговоры. Меня все еще ждут, так что…
— Конечно, поезжай. И… Спасибо, Марк.
— Это все ерунда. Маш.
Он рывком прижимает меня к себе.
— Я правда беспокоюсь, ты же знаешь. Вы моя семья. Мои самые родные.
— Конечно.
Я киваю и быстро отстраняюсь.
Спускаюсь вниз, где меня уже ждет машина с Геннадием за рулем.
Быстро разворачиваюсь, поднимая глаза на окна бабушкиной палаты. Ее не видно, но все ее слова до сих пор звучат в ушах.
Больше не сопротивляюсь охране, которую приставил ко мне Марк.
Возвращаюсь в наш дом и без сил падаю на постель.
Дело вовсе не в том, что я боюсь остаться одна. Не в том, что мне практически некуда идти или я боюсь, что не справлюсь. Я справлюсь. Я вовсе не тихая тень собственного мужа. У меня есть стержень и я многого способна добиться в этой жизни. Я готова много работать. И не сдаваться, но….
Мне больно находиться здесь. В нашем с ним доме.
Его измена до сих пор режет сердце и выжигает все внутри.
Только вот….
Может, бабушка права?
Что, если Марк просто совершил ошибку? Понял ее и больше никогда не повторит?
Не будет ли мне в сто раз больнее, если я лишу нашего ребенка отца, который его любит даже сейчас, еще ничего о нем не зная? Или если я сейчас уйду, а после, под самый конец жизни, пойму, что сама разрушила единственную любовь всей своей жизни?
Человек может совершить ошибку.
И сейчас я думаю именно о себе.
Потому что есть ошибки, которых уже не исправить… Как я должна поступить? Дать Марку шанс?
Все еще слишком больно. Особенно, когда передо мной встает его лицо. Его глаза, такие пронзительные. И губы. Такие чувственные. Такие умелые.