— Господин, вы должны низвергнуть зло туда, откуда оно пришло, — глаза старика засияли голубым светом, — совсем скоро Врата откроются.
Маркус нацелился на меня. Я машинально взмахнул мечом, отрубив старику руку, а после пронзив его грудь.
— Спасибо, господин, — хрипел Маркус, держась за моё плечо. — Лишь так я мог вернуть его вам… кхм, — тёмные сгустки крови вырвались из его рта, — выбросьте меня в реку… крабы со всем разберутся…
— Кто же ты такой, Маркус? — придерживал я старика.
— Всего лишь мальчишка, спасённый каплей вашей крови, — прошептал он. — Прошу, сделайте последний выстрел…
Всплеск воды и тело старика вместе с отрубленной рукой поплыло куда-то в неизвестность. Мой старый ствол, самый первый, вновь был в моих руках. Врата, о которых говорил Маркус… ведь последние были закрыты ещё тогда, в замке Раммонуила…
— Ничего не понимаю, — обессилено выдохнул я, вернувшись к телу Витаса. — Ого, не до конца осушил…
Взмахом пальца поднял в воздух несколько капель волшебной крови. Вышедшая из-за туч луна своим холодным бледным светом так завораживающе игралась с парящими над землёй капельками, что я долго не мог оторвать свой мёртвый взгляд. Однако, силы мои на исходе, форма тумана выжала из меня все соки, а потому теперь каждая капелька на счету.
Стоило поглотить эти капли, как перед глазами возник образ, картина прошлого…
— Эй, Витааааас, чего такой смурной?! — кричала девочка с растрёпанными кудрявыми волосами.
— Нати, правильно «хмурый», — мальчик с яркими зелёными глазами ловко собрал волосы девочки в хвостик, после чего слегка стукнул ту по голове.
— Ай, Ники! — надулась девочка.
— Ну, ладно вам, — улыбнулся плечистый юноша, потрепав малышню за волосы.
— Витас, вас уже все обыскались! — вдруг подбежал мальчик с длинными чёрными волосами. — Дедуля Астр и дядюшка Аластер без вас грозятся уехать!
— Линь, — молодой Витас присел возле мальчика, — передай им, что без вас я никуда не поеду. Вы же тоже хотите на рыбок посмотреть? — юноша улыбнулся, схватив всех троих в объятия.
— Что за день-то такой? — прошептал я, лёжа на крыше заброшенного здания.
Рядом лежала изрубленная туша какого-то неизвестного кровососа. Забавно, что при виде меня он начал убегать. Однако выдрать глаз как-то умудрился — чего только со страху не сделаешь.
— Ха-ха-ха… ХА-ХА-ХА-ХА, — смеялся я, не имея сил даже воспользоваться регенерацией.
Начинался дождь.
— Арима мёртв… Витас мёртв… Маркус мёртв… и ради чего… как же я устал за сегодня…
Превозмогая боль, нащупал в кармане изодранного плаща телефон и набрал номер Линя.
— Да, — говорил я, осознавая насколько же у меня мёртвый голос, — да… я на крыше… вертушку? Совсем что ли? А, если Стаса, то ладно… жду…
Сбросил телефон и отрубился.
– ***, проснись!
Пришёл в себя уже на квартире Линя, лёжа на кожаном диване. Тот сидел рядом, с чашкой кофе в руках, и улыбался, глядя на меня:
— Повезло тебе, Аки.
— Куда мой глаз дели, — ощупывая впадину, поинтересовался я.
— Вот, чуть глубже, — Линь направил мои пальцы. — В отличие от всего тела он будет долго восстанавливаться.
— Ну, хоть не правый, — хмыкнул я, когда Линь протянул мне белую медицинскую повязку.
Мы с Линем долго смотрели друг на друга в полном молчании, пока он не решил нарушить его:
— Завтра похороны Аримы.
XXVII
В этот день был дождь, сильный, не прекращающийся ни на минуту.
В три часа дня мы были на южном кладбище. Нас было немного: Я, Линь, Луизи, несколько человек из отдела, в том числе Стас с Даней, и Нана. Мы стояли у серого могильного камня, на котором было высечено: «Арима Оросаки, 97–124 гг.».
— Арима, — начал свою речь Линь, стоя подле свежей могилы, — был самым ответственным, самым чутким и верным. Нет в нашем отделе человека, превосходившего его в этом. Пусть Арима и не был выдающимся магом, он стал выдающимся другом…
«Отец» был в строгом чёрном костюме, а в руках его — красные паучьи лилии, стойко переносившие разящие капли ледяного ноябрьского ливня. Линь говорил ни тихо, ни громко. В словах его, лидера, главы отдела, не было слабости, не было потерянности. Но слова его не были взяты из списка тех речей, что заготавливают заранее. В них не было дежурности, отстранённости. Линь говорил так, словно прощался с близким для себя человеком. И эти его слова болью, тупой, оседающей, отзывались в сердце каждого.
Кто-то смотрел в небо, ища в нём ответы на смыслы бытия, кто-то вглядывался в землю, а кто-то, как Стас и Даня, курил в стороне, ни далеко, ни близко от остальных. На лицо каждого упала тень тихой грусти. Лишь Нана, придерживаемая младшей сестрой, заливалась глухими рыданиями.