— А ну-ка, милая, ступай в опочивальню. Поможешь депрессию снять! — Куприянов ощутил прилив сил.
— Кто ж меня потом замуж возьмет? — скуксилась девка.
— Фраппируешь ты меня, Глаша! За кучера выдам, коли захочешь, или другую партию найдем. У меня крепостных — триста душ. Не переживай! — Предвкушая постельные игры, Куприянов напрочь забыл о терзавших ночью пагубных мыслях.
Амурные утехи выветрили дурь из мозгов барина. Марфа отошла на второй план и вздыхала, ревниво поглядывая на соперницу. Она знала переменчивый нрав хозяина и не особо расстраивалась. Терпеливо ждала, когда страсти улягутся. Рано или поздно все вернется на круги своя — так уже бывало.
Как-то утром Лазарь Васильевич толкнул Глашку в бок.
— Вставай, прынцесса. Самовар пора ставить!
В голове кружились обрывки стихов, хотелось петь и хулиганить. Куприянов мотыльком выпорхнул из кровати. Подтягивая на ходу кальсоны, подскочил к письменному столу. Ткнул в медную чернильницу пером и каллиграфическим почерком вывел: «Я помню чудное мгновение!» — дальше дело не пошло: то ли память подвела, то ли кончилось вдохновение. Он поскреб затылок и повернулся к одевающейся девке.
— Ну-ка, накинь на меня халат!
Любуясь юной забавой, Лазарь Васильевич решил выписать из города прозрачный пеньюар, дабы чуть прикрытой наготою девка ублажала его сладострастный взгляд. В ожидании завтрака барин выглянул в раскрытое настежь окно. Возле сарая Фрол кормил с ладони Огонька. Молодой жеребец осторожно брал с руки угощение, всхрапывал и отгонял хвостом докучливых мух.
— Нынче в «Раздолье» махнем, Фрол. Надо Веребова навестить, наливки с ним откушать! Приготовь бричку к обеду.
Бескрайние поля по обе стороны дороги колыхались от налетавшего ветра. Барин утирал лицо и шею батистовым платком, превращая его в грязную тряпку с замысловатым вензелем в углу. Мысли о Глаше и воспоминания пикантных эпизодов будоражили разум. Куприянов представлял ее то в дорогом платье и шляпке с вуалью, то абсолютно голой и безотказной.
Вдалеке показалась пограничная будка. Помещик Веребов Николай Никанорович по завершении военной службы вернулся в родовое гнездо. Памятуя о боевых годах, он на подъездах к своей усадьбе выставил пограничные дозоры. Регулярно объезжал их верхом и справлялся: не было ли посягательств на его территорию.
Куприянов бросил ряженному в солдатскую форму крестьянину копейку и поторопил кучера:
— Ну-ка, Фролушка, прокати с ветерком!
Щелкнул хлыст. Подпрыгивая на ухабах, пролетка помчала барина к новым соблазнам, о которых он и не подозревал.
Коренастый, как дуб, Веребов с радостью встретил старинного приятеля. Сжал его в объятиях и с удовлетворением услышал, как у того хрустнули кости. Расцеловав гостя, он пригласил его в дом. На ходу обернулся и крикнул Фролу:
— Бричку в пруд загони. Не дело ей на солнцепеке рассыхаться. — Похлопывая Куприянова по плечу, спросил: — Ну, какой тебя наливочкой потчевать? Есть вишневая, рябиновая, яблочная…
Он бы долго еще перечислял арсенал винного погребка, но на крыльцо выбежал кутенок муругой масти.
— Найда, а ну-ка в дом!
Щенок завилял хвостом и подбежал ближе. Веребов взял его на руки. В знак благодарности тот лизнул хозяина в лицо.
— Породистая сука. Родословная лучше, чем у многих дворян!
При виде Найды душа Куприянова затрепетала. Такая игрушка дорогого стоила. Лазарь Васильевич представил сухую осень, багряную листву и псовую охоту. Он на вороном жеребце, а подле вьется борзая, ловит чувствительным носом ветер.
— Присаживайся, друг любезный! — Веребов прервал его грезы. — Ефросинья, подай-ка нам вишневочки!
На зов выплыла здоровенная баба с волосатой бородавкой на щеке и серебряным подносом в руках. Поставив угощение на стол, она неуклюже сделала книксен и удалилась. Что-то прикидывая в уме, Куприянов пальцами барабанил по столу.
— Николай Никанорович, уступи животинку! Дюже приглянулась она мне! Ты себе другую купишь, лучше этой!
— Бог с тобой, Лазарь Васильевич, лучше некуда! Ты глянь на нее — экое чудо! Найда, шельма, а ну иди сюда!
— Я хорошо заплачу! — не унимался Куприянов.
Пурпурный шар неторопливо катился вдоль горизонта. Увязая в щетине чернеющего леса, он уносил с собой дневной жар и дарил земле долгожданную прохладу. Пролетка, раскачиваясь на колдобинах, тащилась по дороге. Изрядно выпивший Лазарь Васильевич тискал щенка, целовал в лоб. Тот тыкался мокрым носом в грудь помещика и жмурил глаза.
Россыпь звезд покрыла небосклон, когда Куприянов ступил на порог дома. Барин опустил на пол собачку и с пьяной нежностью посмотрел на нее.