IV
В полумраке подъезда я увидел нечто. Оно валялось под батареей и магнитом притягивало взгляд. Борьба с искушением не дала положительных результатов: сигаретный «бычок» насмерть забодал мою силу воли. Я отряхнул фильтр от соринок и закурил. Клубы едкого дыма ободрали глотку, из ноздрей вырвались ядовитые струи. Глаза мои скатились в кучу, и я заметил, что повзрослел сантиметров на двадцать. Во всяком случае, мне так показалось. Ноги стали ватными и плохо слушались. Поднимаясь по лестнице, приходилось цепляться за перила.
— Ну-ка дыхни! — приказала мать, негодующе глядя на меня.
Подзатыльник умножил шум в голове. Сантиметры, на которые удалось подрасти, тут же исчезли, прихватив с собой еще с десяток. Я снова стал маленьким и щуплым.
— Почисть зубы! Совсем от рук отбился!
Размазывая по зубам горький «Помарин», я мечтал скорее стать взрослым и независимым.
— Все равно пахнет! — мать замахнулась, но как-то обреченно.
Я схватил тощий портфель и побрел за знаниями. Малолетний Ильич с укором выглядывал из октябрятской звездочки. Он стыдился висеть на моей прокуренной груди, то и дело отстегивался и норовил сбежать в «Разлив». Пришлось его отцепить и спрятать в карман. У школы я приколол значок на место — без «аусвайса» к занятиям не допускали.
Сосед по парте, Юрка Крунин, заговорщицки подмигнул, оглянулся и шепнул мне на ухо:
— Сегодня конфет нажремся! Перед уроками я похвалился, что мне подарили попугая, но болтает он только за гостинцы!
После занятий весь класс двинулся к Крунину.
— Ждите здесь, — сказал Юрка. — Попугай при скоплении народа теряет дар речи. Я его с балкона покажу.
Мы собрали сладости и поднялись к нему домой.
— Ну, показывай попугая! — сказал я.
— Ты что, не понял? У меня его нет! — Юрка вылез в форточку. — Попугай спит! — Одноклассники загалдели и разбрелись.
Учиться не хотелось. «Многие знания порождают печали великие!» — любила говорить моя бабка, забывшая азбуку.
— Писать, считать умеем. Этого достаточно, чтобы получить зарплату и расписаться! Пойдем, как дядя Гриша, грузчиками работать. Вон у него какие мышцы отросли, любого инженеришку за пояс заткнет или в бараний рог скрутит!
Мы с Юркой и Вовкой Булкиным — еще одним олухом из нашего класса — дали клятву: принципиально не получать пятерки. А кто из нас нарушит слово, тот будет нещадно бит. На уроке пения Булкин забылся и старательно вытягивал: «Раненная птица в руки не давалась…» Слушая «плач Ярославны», я отчетливо видел, как предатель наматывает на кулак красные сопли. Учительница сравнила Булкина с Робертино Лоретти и поставила запрещенную оценку. Участь Вовы была решена! После школы солист погорелого театра дал стрекача. Мы гнались за ним до помойки. Но он не курил и бегал, как сайгак. Пришлось запустить ему вдогонку осколок кирпича.
Перед звонком завуч за уши заволокла меня и Юрку в класс. Коллектив презрительно молчал. У своей парты, гордо подняв забинтованный кокон, стоял великомученик Булкин. От его повязки исходило ослепительное сияние. Казалось, будто вокруг головы сверкает нимб. Нам впаяли по «неуду» за поведение и вызвали родителей на педсовет. Завуч дала команду «отбой». Класс хлопнул крышками парт и приступил к изучению родной речи, ненормативным вариантом которой мы с Юркой владели в совершенстве.
Листва пожелтела, но еще крепко держалась на ветках. Теплая осень не сдавала позиций. После школы мы носились по двору, гоняли мяч или лазали на чердак за голубями. Как-то в воскресный день к нам подошел Валерка. Он был старше нас на год и считался во дворе заводилой. Многие родители категорически запрещали с ним дружить, но мало кто из нас слушал их наставления. С Валеркой было интересно, он умел ловить синиц и знал абсолютно все.
— Пацаны, айда из «мухобоя» стрелять! — предложил он; под Валеркиной рубашкой просматривался самодельный пистолет. — Вчера весь день мастерил!
Мы побежали в карьер за домами, надеясь, что и нам выпадет счастье пальнуть из самодельной волыны. Витька по кличке Жиртрест внимательно рассмотрел самострел.