– Извини, – говорю я, – полоса такая, все жду очередной неприятности.
Мэтт опускает голову.
– Может, поужинаем вечером? – спрашивает он. – Ты да я. Анни ведь сегодня у Роба, верно?
Я киваю. Мы с моим бывшим совместно отвечаем за воспитание дочери. Меня это постановление суда не слишком радует, Анни оно явно не на пользу: такая жизнь на два дома вряд ли ей поможет обрести устойчивость.
– Даже не знаю, Мэтт, – начинаю я, – мне кажется…
– Я подыскиваю слова, которые прозвучали бы не обидно.
– Может, еще слишком рано, понимаешь? Развод был совсем недавно, и Анни так тяжело все это переносит. Я думаю, лучше бы нам просто…
– Хоуп, речь об ужине, и только, – перебивает Мэтт. – Я не делаю тебе предложения.
У меня мгновенно вспыхивают щеки.
– Конечно, нет, – бормочу я.
Мэтт смеется и накрывает ладонями мои руки.
– Расслабься, Хоуп, – добавляет он с легкой улыбкой, заметив мои колебания. – Питаться-то как-то надо. С этим хоть согласна?
– Ну да, – отвечаю я.
В этот момент распахивается уличная дверь и входит Анни. Рюкзак висит на одном плече, на носу темные очки, хотя еще даже не рассвело. Застыв на месте, она смотрит на нас, и я моментально понимаю, о чем она подумала. Отдергиваю руки, но уже поздно.
– Прекрасно, – комментирует Анни. Сняв очки, она взмахивает головой так, что грива длинных и волнистых светлых волос с темными прядками рассыпается по плечам. Она сверлит нас темно-серыми глазами, отчего они больше обычного напоминают грозовые тучи. – Вы тут что, собирались типа обниматься, если бы я не вошла?
– Анни, – говорю я, поднимаясь, – ты все не так поняла.
– Неважно, – бурчит Анни. Это у нее новое любимое словечко.
– Будь повежливей, тут Мэтт, – начинаю я.
– Неважно, – повторяет моя дочь, для пущей выразительности закатывая глаза. – Я пошла на кухню. Так что типа спокойно продолжайте в том же духе.
Я беспомощно смотрю Анни вслед – та с шумом захлопывает за собой двойную кухонную дверь. Слышно, как она швыряет на стол рюкзак с такой силой, что от удара дребезжат уложенные штабелем лотки из нержавейки. Я морщусь, точно от боли.
– Прости, – поворачиваюсь я к Мэтту. Его взгляд упирается в хлопнувшую дверь.
– Ух какая! Выдавливаю улыбку:
– Детки.
– Честно говоря, не представляю, как ты с ней справляешься, – вздыхает Мэтт.
Я сухо киваю в ответ. Критиковать мою дочь позволительно мне – но не ему.
– Ей сейчас нелегко. – Я встаю, поглядывая в сторону кухни. – Она очень переживает из-за развода. И вообще вспомни-ка себя в седьмом классе. Уж точно не самое простое время.
Мэтт тоже поднимается.
– Но ты разрешаешь ей так с собой разговаривать… Я сжимаюсь, внутри всё скручивается в тугой узел.
– До свидания, Мэтт. – Я до боли стискиваю зубы.
Не давая ему времени ответить, разворачиваюсь и почти бегом направляюсь к кухне в надежде, что он правильно поймет намек и удалится.
– Нельзя грубить клиентам, – обращаюсь я к Анни, входя в кухню через двойные двери.
Она стоит ко мне спиной, замешивая что-то в миске – скорее всего, тесто для шоколадных капкейков «красный бархат». В первый момент мне кажется, что дочка намеренно меня игнорирует, но тут я замечаю наушники. Чертов айпод.
– Эй, – повышаю я голос. Ответа нет, так что подхожу вплотную и выдергиваю наушник у Анни из левого уха. Она подскакивает и разворачивается ко мне, сверкнув глазами, как будто я дала ей пощечину.
– Господи, мама, что за дела? – вопрошает она.
Лицо излучает такую агрессию, что я замираю от неожиданности. Но и сквозь эту злобу все равно вижу ласковую девчушку – ту, что любила, устроившись у меня на коленях, слушать сказки Мами, малышку, которая бежала ко мне за утешением с каждой царапиной и ссадиной на коленке. Девочку, которая дарила мне украшения из пластилина и требовала, чтобы я надевала их, когда мы идем в торговый центр. Та Анни и сейчас где-то там, внутри, но скрыта под ледяной коркой. Почему все так изменилось? Мне бы сказать, что я люблю ее, предложить помириться, но вместо этого слышу собственный сухой вопрос:
– Разве я не говорила тебе, что не надо ходить в школу накрашенной, Анни?
Дочь щурит неумело подведенные глаза, кривит в улыбке губы с вульгарной красной помадой.
– А папа сказал, что можно.
Мысленно посылаю Робу проклятия. Он, похоже, задался целью опровергать каждое мое слово.
– Ну а я говорю, что нельзя, – твердо стою я на своем. – Так что ступай-ка в ванную и смой это все.