Забвение
(Написано в сооавторстве с Абракадабром proza.ru/avtor/abrakadabr)
Первым, что он увидел, было лицо. Женское, страдающее, лицо жалости и печали. Губы беззвучно шевелились. Слёзы наполнили до краёв веки, сорвались и упали на его щёки - он закрыл и снова открыл глаза. Лицо пропало, превратилось в небо, оставив щемящую тоску у сердца. Изломанные чёрные линии птичьих стай перестраивались, пропадая и вновь появляясь в тёмных облаках, налитых чернотой. «Чёрный вор-о-о-он, что ж ты вьё-ё-ёшься...» - всплыло в голове. Всплыло и тотчас нырнуло обратно, даже не махнув на прощание окончанием фразы. Погода стояла гаденькая, мерзкая: такая, что, глядя на небо, понимаешь - в любую минуту можно ожидать дождя. А можно и не ждать. Всё равно ангелы заплачут в самый неподходящий момент. Ангелы... Опять круги на омуте памяти: кроватка с решёткой, пухлая, морщинистая рука, её раскачивающая, закрытое окно, по которому стекают всё новые и новые капли, постоянный стук «тук-тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук». И хриплый голос: «Плачут ангелы, пол дня уже как заливаются». Было - и прошло. Небосвод и впрямь, как в северной столице. Северной... Значит, есть и восточная, южная, западная? А как так можно, если столица на то и столица, что одна? Не помнил. Он лежал на чём-то тёплом и податливом. Пошевелил руками и ногами, словно делая «снежного ангела» (снова это слово! то есть существа небесные, как и столицы, тоже разные?), но не нащупал никаких предметов. Тогда он зачерпнул рукой, приподнял голову, разжал пальцы. На грудь посыпалось белое и сыпучее. Песок. Он лежал на тёплом песке. Над ним - чёрные птицы. Ещё выше - пасмурная облачность. Ну вот, первые мазки картины уже появлялись на холсте. Закряхтев от внезапной боли он сел. Сунул кисти обеих рук в песок, наслаждаясь его теплотой. Потом похлопал по карманам. Пусто. Почувствовал досаду. Перед глазами неоновой надписью засверкало слово «пропуск». Это что-то важное, чего с собой не было, и из-за этого придётся идти назад, потом обратно и вперёд, тратить время, куда-то опоздать, потом что-то написать а ещё потом, ещё дальше, к концу месяца, чего-то из-за отсутствия «пропуска» лишиться. Он никак не мог отыскать в галерее памяти внешний вид предмета, именуемого «пропуском», но его отсутствие прочно ассоциировалось с отрицательными эмоциями. Ровно как и отсутствие пары других вещей, но куда в меньшей степени - их, хотя бы, можно на месте «стрельнуть». Знать бы только, из чего и в кого стрелять. Посмотрел на ладони. Эти самые грубые одутловатые пальцы спускали курок? Возможно. Наверное, потому они сейчас и такие мертвенно-бледные. Сеял смерть и сам же её пожал. Гипотеза вполне себе. Осмотрелся. Он сидел в центре миниатюрной, идеально круглой пустыни, размером с маленький загородный домик. Крохотные барханы. По краям - заросли колышущейся на ветру осоки, в которой имеются коридоры-промежутки для прохода. А наверху небо. Что-то не так. Что-то выбивалось из картины. Он ещё раз внимательно огляделся. Осмотрел одежду. Проследил за колыханием осоки. Зебра,- вспомнил он. Зебра - это лошадь, только монохромная. Кто такая лошадь - не важно, всё равно каждый из нас по-своему она. Но что значит «монохромная»? Он обхватил голову руками. Думать! Вспоминать! Подсознание сжалилось над ним и показало, что зажато в другой ладони. «Жизнь», - пронеслось в мозгу, - «как зебра. Чёрная полоска - белая полоска - чёрная полоска - белая полоска...» И вот оно: «Бу-у-у-м». Гонг понимания. Он медленно поднял голову и вновь открыл глаза. Возможно, он и не сеял смерть. Просто мир вокруг - целиком и полностью - был чёрно-белым. И сколько проснувшийся ни тёр глаза, рискуя занести в них песок, цветной окружающая действительность не становилась. Но не просто «два цвета - чёрный и белый, и всё», нет. К паре прибавился серый. Мир не был однородным - вокруг царили пятьдесят оттенков Петербурга. Вот опять - откуда взялось сравнение? Крякнув, встал. Кашлянул, привыкая к звуку своего голоса. Захотелось что-нибудь произнести... Но что-то внутри него противилось любому слову. Пожав плечами, он прошёл сквозь миниатюрную пустыню. На момент, когда он резал ладони, раздвигая осоку, он уже дважды бывал на волосок от смерти. Только сам об этом не догадывался. Местность оказалась болотистая. Слева, справа и сзади, насколько простирался взгляд, тянулись бескрайние топи, в которых редкими маяками торчали голые, омертвелые деревья. Картина безрадостная. Хорошо, что в мире, судя по освещению, день, ибо в голове в районе мозжечка прозвучало мегафоном: «Остерегайтесь по ночам болот, когда силы зла властвуют безраздельно». А ещё: «Какая страшная смерть». Умирать не хотелось. Остановив выбор на том, что разнообразие - основа эволюции и здорового питания, он двинулся вперёд, туда, где бочаги, лужи и грязь переходили в твердь земную. Пока он выбирался к твёрдой почве, счётчик пережитых смертельно опасных моментов увеличился до пяти. К счастью, а может, к сожалению, он оставался по сему поводу в блаженном неведении. Взобравшись на насыпь, он очутился на растрескавшейся асфальтовой дороге. Налево? Или направо? А, не всё ли равно, какой путь не выберешь, найдётся тот, кто скажет, что это, мол, не наш путь, что мы пройдём другом путём Не мудрствуя лукаво, пошёл направо, ибо дело наше, как подсказало бессознательное - правое, и победа непременно будет за нами. Как всегда. Когда-нибудь. А как же иначе? Если бы ему не надоело считать, то счёт шагов мог бы перевалить за четырёхзначную отметку. Топь закончились, постепенно перейдя в лесистую местность. Деревья, в отличие от болотных, стояли в основном здоровые, с одинаковой серой листвой, но всё равно нет-нет да и попадались растения омертвелые, голые, словно болезнью какой изъеденные. И тишина. «И мёртвые с косами стоят...» - произнёс диктор в черепной коробке новым голосом. Мёртвых не повстречалось, как, впрочем, и живых. Неживое нарисовалось. Не веря глазам, он перешёл на бег, чтобы поскорее добраться до стоящего на обочине автомобиля из разряда тех, что, как подсказал внутренний диктор, покупают «на положенные проценты, по совету друзей». На серой траве в паре метров от авто осталась расстеленная клетчатая скатерть, на которой покоились следы застолья: пара пустых стеклянных бутылок, несколько вскрытых опустошённых консервных банок без этикеток, крошки, крупицы соли. Обыск автомобиля не дал не то что ключей, а вообще - абсолютно ничего. С досады он ударил по рулю и чуть было не стукнулся головой об потолок, испугавшись громкого сигнала. С полчаса провёл, мучая клаксон. Никто не заявился, хотя тот же лесник, например, мог бы вполне законно поинтересоваться, кто это тут, так его и мать его растак, белок тут шугает. Он двинулся дальше, потому что всё его существо протестовало против сидения на месте. Что-то коснулось лица. Он поднёс пальцы к щеке и почувствовал влагу. С неба падали новые капли. Выругавшись, натянул куртку на голову. Не прошло и пяти минут, как видимость резко ухудшилась. Тем не менее, он из последних сил продолжил путь. И ему воздалось. Лес расступился, уступив место широкой полосе вырубки. То, что в завесе дождя виделось полосой деревьев, при приближении оказалось бетонным забором в три человеческих роста, возведённым между вышками, стоящими друг от друга на равном отдалении. Он закричал и замахал руками. Перешёл на бег. На одной из вышек включили прожектор. Луч света рассеял сгущающиеся сумерки и скользнул по его лицу. - Люди-и-и! А-у-у-у! Щелчок. Свист. Фонтанчик асфальтовой крошки в нескольких сантиметрах от ступни. Он ослеп. Фотовспышка перед внутренним взором, и на стол памяти ложатся фотографии: бескрайнее синее небо, горячее, безжалостное солнце, красные горы, вымокшее в поту обмундирование, невыносимым грузом давящий на плечи рюкзак, мешающая каска... Долгий подъём... Вспышка, рокот, столб дыма, щелчки, свист... Истошный окрик «Лож-и-и-ись!»... И тело выполнило команду - не успела вторая пуля щёлкнуть по месту, где он только стоял, как он уже отпрыгнул в сторону, от души плюхнувшись наземь, распластавшись на обочине и неистово заработав локтями и коленками. Как раз вовремя, ибо по асфальту застучали пули. Грязь отпускала неохотно, с чавканьем. Утягивала, стараясь всеми силами удержать. По затылку стучали дождевые капли. «Ну китайская пытка прям», - подумал он и замер, что пёс при виде кости. Бессознательное подкинуло с барского стола объедок, на котором значилось: «Китаец нам - друг, товарищ и брат». Ни от первого, ни от второго, ни от третьего он бы сейчас не отказался. А ещё лучше сразу. Сразу трое... Один в трёх лицах... Что-то шевельнулось внутри - и замерло. Да и пусть себе шевелится... Выстрелы вырвали из задумчивости. Сжавшись, стараясь стать как можно меньше, он вжался в мокрую землю. «Земля моя земелюшка, защити, силу ты даёшь богатырскую...» Вспомнить бы, что такое «богатырское». Стреляли наобум, не целясь, рассекая пулями потоки воды с небес. Может быть, решили, что стоит доделать дело до конца, а может, патроны списывают без счёта. Как страшно ползти, как страшно просто шевельнуться... Пожалуйста, не трогайте, не стреляйте в меня, я полежу тут, тихонечко так по