Хилари достала сигарету из расшитой бисером сумочки и наклонилась к нему прикурить.
Он автоматическим жестом помог ей.
— Мне показалось, что Меган выглядит просто восхитительно.
Хилари взмахнула головой, и ее платиновые волосы описали изящную дугу.
— Ты, должно быть, шутишь! Кудри как у французского пуделя! Потом, она почти не накрасилась. Я не думаю, что Меган такая дура, чтобы возвратиться к натуральному виду. Возможно, это хорошо для Джорджии О'Кифф, но при отсутствии у Меган интеллекта…
— Когда-нибудь твой язычок доведет тебя до беды.
Губы Хилари скривились в злобной усмешке.
— Все вы, мужчины, одинаковы. Никто из вас не в состоянии разглядеть больше, чем пару больших сисек.
— Ревность тебе никогда не шла, — сказал Малкольм, чувствуя, что его терпение подходит к концу. — В Меган сегодня было что-то непонятное и недосказанное, и я, например, нахожу все это исключительно загадочным.
— Недосказанное, поцелуй меня в задницу! — остервенела Хилари. — Меган — это женщина для вечеринок. Твоя беда в том, что ты видишь обворожительный ум там, где на деле есть только великолепные глаза. Поверь мне, если бы ты был прав, я первая же признала бы это. Ну, с меня достаточно Меган Карлисл. — Она затушила сигарету. — Куда пойдем сегодня — к тебе или ко мне?
— Никуда, — твердо ответил Малкольм. Он хотел побыть один и подумать о Меган. Хилари в чем-то была права: сегодня Меган была не похожа сама на себя. Ясно, что произошло что-то плохое. Очень плохое. И он хотел докопаться, что именно.
Глава 7
Санта-Фе. 18 мая 1929 года
Дункан встал с рассветом. Он одевался тихо, чтобы не разбудить Меган. Хотя всю ночь было открыто окно, атмосфера в комнате казалась удушливой. Ему хотелось выбраться на воздух, подальше от жены, от запаха одуряющей женственности и парфюмерии. Убежать как можно дальше, чтобы забыть о настойчивых требованиях собственного тела, тех позывах, которые заставляли его всю ночь беспокойно ворочаться.
Он надел плотные джинсы и свитер, обул мокасины. Когда он покидал спальню, Меган вдруг вскрикнула с таким ужасом, что волосы на его голове встали дыбом.
Застыв на месте, Дункан обернулся и взглянул на нее. Она спала, лежа на спине, сбросив одеяло на пол, руки сжаты на груди в замок, как Дева Мария на алтаре XVI века в немецком Грюнвальде.
«Должно быть, ей снится какой-то кошмар», — подумал он, подходя ближе.
Ее лицо — без косметики — казалось более четко очерченным и приобрело изящество, которого он не помнил. Глаза двигались под закрытыми веками, нижняя губа дрожала, придавая Меган детское и уязвимое выражение. На секунду у него промелькнула мысль, что он смотрит не на свою супругу, а на незнакомую женщину.
Он встряхнул головой, отгоняя эту нелепую мысль. Да, Меган выглядит иначе этим утром. Хотя он редко видел ее без косметики. Сыграла роль и ее новая прическа. Кроме того, он не вглядывался в нее по-настоящему уже много лет, тем более что и она не баловала его вниманием.
Так, в прошлом месяце он сбрил усы, которые носил со своего сорокалетия, и прошло несколько дней, прежде чем она это заметила. Такова печальная сторона брака — и их собственного, и многих других. После того как проходит сексуальный и эмоциональный «медовый месяц», мужья и жены прекращают обращать друг на друга внимание.
Конечно же, Меган выглядит по-другому. Ее красота стала даже больше бросаться в глаза, чем во время их первых свиданий десять лет назад. В девятнадцать лет она была привлекательна грациозностью и неопытной чувственностью. Сейчас же он мог поклясться, что видит на ее лице весьма более привлекательное сочетание невинности и интеллигентности. Эта новая, подмеченная им красота заставила его задержать дыхание.
Вчера за обедом она была неестественно тиха, смотрела настороженно, говорила, тщательно подбирая выражения. Впервые за последние годы он ощутил в себе желание любить и заботиться. Он и ушел с обеда рано, чтобы избавиться от этого ощущения.
«Да, мужчина должен быть сделан из камня», — подумал он, разглядывая ее женственные очертания, проступавшие под тонкой тканью ночной сорочки. Желание переполняло его, и он почувствовал, как оно рвется наружу.
Словно зачарованный, он наблюдал, как опускается и поднимается ее грудь. Соски отчетливо выступали сквозь шелк, приглашая к прикосновению. Он различал темный треугольник, покрывающий холмик Венеры меж ее ног.
Дункан почти застонал, вспоминая, какое наслаждение — входить в нее, топить в ее теплом лоне благоразумие. и горести. Всегда казалось, что это длится вечность: Меган была создана для того, чтобы ею обладали.
Он наклонился вперед. Его пальцы подрагивали в предчувствии прикосновения к этой прекрасной плоти, все его тело требовало освобождения.
Пораженный силой своего влечения, он отпрянул. Лучше пусть он сгорит в аду, нежели позволит себе пойти по уже исхоженному пути. Секс никогда не был проблемой; в их семейных отношениях, но не был и решением этих проблем. Если бы он желал Меган меньше, когда они встретились!..
А если он сможет забыть ее сейчас, проблем не будет вообще. Он обязан игнорировать ее существование и постараться начать строить новую жизнь.
Дункан двинулся к выходу, но она вскрикнула вновь, и он опять остановился. Ее лицо пылало, тело била дрожь. Он приблизился к постели и набросил на жену упавшее одеяло. Это единственная помощь, которую он может ей предложить. Меган должна сама сражаться со своими злыми духами, как и он со своими.
Прохлада раннего утра окутывала золотистой дымкой Санта-Ше, когда Дункан вышел на улицу. Он повернул к площади, на которой в столь ранний час не было никого, за исключением облаченного в серапе мужчины, управлявшего запряженной мулами повозкой. Погруженный в свои мысли, Дункан поежился от утренней свежести и свернул налево, на тракт Санта-Фе. Он шел дорогой, исполненной для него глубоким смыслом, — мимо собора Лоретте и старинных глинобитных зданий, теснящихся вдоль узкой дороги.
Он сосредоточился на ходьбе, заставляя мышцы ног усиленно работать, увеличивая скорость, пока она не стала изнуряющей. Он дышал глубоко, очищая легкие от запаха Меган, а мозг — от желания обладать ею.
К тому времени как Дункан дошел до дома Карлоса Виерры, возле которого тракт Санта-Фе поворачивал на Песос, он сумел уже преодолеть эмоции, делавшие разум бессильным. Да, действительно, Меган вела себя по-другому. Вероятно, разговор о разводе так подействовал на нее, что она выглядела незнакомкой. Но он не должен разрешать себе из-за единственного вечера менять решение относительно собственной свободы: они остаются чужими друг другу.
Нельзя сказать, чтобы он ненавидел или даже не любил Меган. В глубине души он чувствовал себя виноватым перед ней. Она покинула великолепный отцовский особняк на Пятой авеню ради грубого ранчо в Нью-Мексико, будучи еще не сформировавшимся человеком. Он мог бы понять, что она, девятнадцатилетняя невеста, возлагала на него ответственность за свое счастье, забавы и наслаждения, маленькие и большие.
На первых порах совместной жизни он старался развить ее интеллектуальные способности. Но развивать оказалось нечего. Меган не интересовалась ни политикой, ни историей, ни философией, ни искусством, ни литературой. Она выросла во взрослую женщину, у которой не было ни внутренних ресурсов, ни устремлений, ради которых стоило бы жить. По мнению Меган, жизнь должна быть бесконечной вечеринкой, свободной от ответственности и любых забот, кроме необходимых: о том, что надеть вечером, что купить нового, с кем провести время…
«Может быть, когда-нибудь женщины научатся думать самостоятельно: о карьере, о собственной жизни», — пронеслось в голове Дункана. Меган же была рождена и воспитана исключительно для удачного брака, для того, чтобы быть украшением мужчины, добившегося успеха в жизни. Она была бы всем довольна, если бы они жили в Нью-Йорке, где к ее услугам любые развлечения. Свидания, встречи, приглашения заполнили бы все ее свободное время. Неудивительно, что мысль о разводе, об одинокой жизни ужаснула ее.