— Она стерла все воспоминания, связанные со мной…
Осознание приходит резко, как неожиданный толчок в воду со спины. Когда не ожидаешь подвоха, а он случается. Мерзкое ощущение обиды заполняет грудь, волк внутри скулит ответной горечью, а губы смыкаются в тонкую линию. Кардинальные меры. Желание забыть раз и навсегда. Стоит ли кусать локти, если сам виноват? Не стоит, но так хочется.
— Согласно документам, процедуру проводил ваш сотрудник, Эннис, но ответчиками будете вы. Понимаешь причину? — Джон чуть наклоняется вперед, по-прежнему облокачиваясь на стол. — Или пояснить?
— У Тины медицинские противопоказания, — Ноа не нужны пояснения — он слишком хорошо знает своего человека, как и свою работу в целом. — Гиперактивность, быстрый поток мыслей. Отсюда приступы.
Он говорит, словно в бреду. Не верит, не хочет осознавать, что заслужил настолько сильный ответный удар. Да, подонки заслуживают наказание, но такое ли? Наверное, Тине было видней. Наверное, в её сердце было гораздо больше страданий, нежели Ноа мог себе представить.
Теперь пазл складывается в четкую картинку: почему не узнает; почему стремится к нему во время этих приступов; почему не помнит. Почему поцеловала Финна…. Хотя, это предложение скорее походило на вопросительное, нежели на утвердительное. Поцеловала — значит есть чувства. И последние два слова доставляют жуткую боль. Нет. Не хочет думать об этом. Не будет.
— Я скажу тебе больше, Ноа, — Джон, видимо, решает добить его окончательно, — запрос на противопоказания был сделан заранее. За несколько дней до записи на процедуру, представляешь? И знаешь, кем? Твоей секретаршей, Дженнифер Блейк.
И новый удар. Зачем ей делать запрос, если у Энниса есть своя, вполне дееспособная секретарша, которая занимается теми же самыми обязанностями. Более того, как она могла заранее знать, что Тина запишется на процедуру зачистки? В голове крутится только одно имя: Глен. Почему, когда происходят какие-либо странности, то его персона всплывает в голове Ноа в первую очередь? Особенно если вопрос касается Тины.
— Я ничего не знал, — Ноа прожигает Джона огорченным взглядом и оглядывается на дверь. — Иначе бы не позволил.
— И я это прекрасно понимаю, — кивает Джон, — твой запретительный приказ я попросил до кучи. Тина имеет право начать новую жизнь, без тебя. Ты так не думаешь?
Нет. Ноа так не думает.
— Конечно, я с вами полностью согласен.
— Вот и отлично, потому что это так же касается встреч с другими парнями.
Ноа прикрывает глаза.
— И вот еще что, — заканчивает Джон, — если она спросит, ты должен сказать, что вы расстались по…
Он резко встает со стула, не дослушав до конца наставление Джона, рывком открывает дверь в коридор и быстрым шагом направляется к Тине. Ноа больше не может оставаться здесь. Не может терпеть эти ужасные слова: другие парни, встречаться, жить без него. Ноа просто-напросто больше не может сохранять безопасный контроль. Волк рвется наружу только от одного воспоминания об их поцелуе с Уиттмором, понукая человека встать и найти Финна для дополнительного раунда. И человек прислушивается к волку, но лишь частично. Вместо Финна стоит наведаться к Глену.
Быстрые шаги навстречу предательски красивым кофейным глазам. Буря разгорается под сердцем, злость начинает застилать бордовую радужку. Ноа хочет высказаться, дать понять, как ему обидно; сказать, что не заслужил, наверное, такого поворота. Ноа хочет пристально посмотреть в родное и любимое лицо, чтобы запомнить его раз и навсегда в своей голове.
Ведь так больше нельзя. Нужно тоже забыть. Отпустить.
А следом — удавиться. Желательно, уже этим вечером. Или уехать, скрыться. Пусть и не сбежать от себя, но хотя бы не видеть Тину в этом городе, напрочь пропитанным её сладким запахом с нотами вишневого мыла.
Сзади доносится взволнованный голос Джона, Ноа слышит, как снимается с предохранителя табельное оружие в его руках, а Тина перед ним практически не боится: смотрит заинтересованно и ждет объяснений. И Ноа хотел бы ей объяснить, но сил хватает только на: я козел; согласен; сорвался; разве я заслужил?
Следом обреченный вздох и взгляд искоса на молча умоляющего отца. Васкес внутренностями ощущает его беспокойство за безопасность дочери, за её спокойное будущее. Без Ноа. Джон имеет на это полное и безоговорочное право, поэтому приходится подчиниться. Закрыть на замок свои отравленные тоской чувства и сказать, что в расставании полностью его вина, что это — их последняя встреча. А дальше: прощай. Просто прощай. Просто уверенным шагом на свежий воздух, чтобы не сойти с ума, и первое попавшееся такси, так вовремя оказавшееся поблизости.
Этим же вечером Ноа вытирает кровь с разбитых костяшек на руке — раны, нанесенные Гленом, заживают дольше обычного. Он вспоминает оправдание дядюшки, мол, тот не несет ответственности ни за Дженнифер, ни за Энниса, ни уж тем более — за Тину. И либо Глен говорил правду, что не в курсе произошедшего и удивлен исковому заявлению не меньше, чем Ноа, либо он научился слишком хорошо скрывать свою ложь. Оба варианта имели равные шансы на существование, но если Ноа молча ушел, приложив напоследок дядюшку носом о его дорогущий письменный стол, то это еще не значит, что он ему поверил.
Ноа не верит Глену. Это заложено на генетическом уровне. Вот только доказать ничего не может. Как и повернуть время вспять, чтобы не слышать фразу родственника, слетевшую с ехидного языка: «Она тебя больше не любит, Ноа, иначе бы не пришла».
***
Наконец — то обещанное спокойствие и почти полный штиль в мыслях. Тина медленно открывает глаза и морщится от привычной порции яркого искусственного света. Зрение привыкает к окружающей обстановке спустя несколько мгновений, и Тина осторожно поворачивает голову влево, предсказуемо находя в кресле взволнованного отца. Она ощущает противное чувство дежавю, вспоминая свое пробуждение в клинике после аварии почти месяц назад, и там тоже был такой обеспокоенный взгляд, ладони возле рта, сцепленные в замок, и сильно искусанные губы. Морщин у отца, кажется, значительно прибавилось: Тина ведь по-прежнему весьма хреновая дочь.
— Я снова видела маму, — говорит хриплым голосом, чтобы вырвать Джона из его нескончаемых переживаний, — только на этот раз во сне. Я надеюсь.
— Ты просто спала, — Джон поднимается со своего насиженного места, подходит к больничной койке и проводит рукой по волосам Тины, даря ей знакомую с детства улыбку. — Тебе вкололи большую дозу обезболивающих и снотворное. Голова все еще болит?
Тина задумывается на секунду, анализируя свое состояние, и отрицательно качает головой, улавливая только некоторые отголоски дискомфорта под черепной коробкой. Тело не выламывает, она отлично помнит, по какой именно причине оказалась здесь, в госпитале, и откровенно не знает: радоваться своей адекватной памяти или нет. Радоваться ли тому, что сейчас есть возможность проанализировать еще раз уже известную информацию. Например, что оборотни умеют забирать воспоминания, что существует официальная компания, правда кто именно возглавляет её, Тина до сих пор не знает или не помнит, потому что, ссылаясь на свежие данные в запретительном бланке, — она как раз побывала на одной из их процедур. И проводил ее кто-то из Васкесов, и Ноа принимал в этом участие, и что явилось тому причиной… Мозги снова начинают закипать от слишком быстрого потока мыслей. Хватит. Стоп.
— Как только снова почувствуешь боль, ты должна обязательно мне об этом сказать, договорились? Кровь из ушей — это не шутки, — Джон говорит это своим коронным отцовским тоном с властными нотами. — Тина?
— Да, конечно, — тихо отвечает она, стараясь лишний раз не напрягаться.
Джон растирает ладонями лицо и пятится назад, вновь усаживаясь в кресло. Тина чуточку настораживается. Она знает этот взгляд, эти рваные движения и глубокие вдохи — отец хочет что-то сказать, но не знает как. Не может решиться и произнести первое слово. Такое уже бывало однажды, когда ему сообщили о неутешительном диагнозе мамы. Сердце начинает ускорять свой бег, в животе сжимается пружина, которая норовит поддаться законам физики и хлопком добить те малые остатки равновесия, оставшиеся внутри. Тина наблюдает за отцом, ожидая решающей минуты, а когда разум уже устает отсчитывать секунды, то первая произносит свой вопрос: