— Быть может, ты не права — Ноа принял ошибочное решение, но…
— Знаешь, Матс, ошибочным решением было позвонить тебе, зная, чем закончится этот разговор. А Ноа — не ошибся, он просто козлина. Эфир закончен, спокойной ночи.
Тина со всей дури захлопывает крышку ноутбука — тот отвечает возмущенным пиликаньем слетевшего жесткого диска. Отлично. Прекрасно поговорили. Хорошо, что она не додумалась рассказать Мартине о своей записи на прием в «Амнезию», иначе этот разговор закончился бы совершенно иначе.
Васкесы в скором времени доведут её до изнеможения, честное слово.
***
Трое суток родные стены окружают Тину своим одиноким коконом.
Девятые сутки от Ноа Васкеса полная информационная и визуальная тишина.
Это радует. Позволяет сердцу отдохнуть, осмыслить существование без резкой, обжигающей боли. Это позволяет привыкнуть. Или свыкнуться, кому как удобней. Что касается Тины — ей удобней забыть.
Настроение такое же паршивое, как и внутреннее состояние — вчерашняя размолвка с Мартиной оставляет под измученными ребрами неприятное, давящее чувство. Тина порывается к звонку дважды. Дважды Тина не нажимает на кнопку вызова и с легкостью записывает эти летние каникулы в собственный рейтинг грандиозного отстоя, отводя им почетное первое место. Плюсом ко всему, от полного бездействия у нее разноцветными фейерверками взрываются мысли — панические атаки не желают оставлять Тину, не щадят и не слушаются уговоров. Аддерол помогает, но не спасает.
Поэтому Тина мечтает выползти из дома, взять в руки фотоаппарат и пройтись по улицам Гарден Хиллс, чтобы запечатлеть несколько бездомных животных для социальной рекламы одной из местных газет. Но вместо этого Тина глотает разноцветные таблетки, а передвигается исключительно с отрицательной скоростью. Даже мистер Хокинс — сосед напротив, весом двести девяносто фунтов, — двигается гораздо быстрей.
Гребаный Финн.
Гребаный капот его гребаного Порше!
— Тина? — выкрикивает Джон, хлопая входной дверью. Она даже из своей комнаты слышит, как с тяжелым вздохом на комод падает связка ключей. — Будь добра, спустись вниз.
Тина поднимается с кровати, подходит к письменному столу и заглядывает в мобильный телефон — дата осталась прежней, сумерки уже на подходе, — а Джон возвращается домой, хотя два часа назад уехал на ночное дежурство. Видимо, поймали — таки чувака, покушавшегося на мэра города, и отец, наконец — то, решил взять себе долгожданный отгул.
Недолго думая, она выходит из комнаты.
— Тина? — повторяет уже более напряженный голос, означающий серьезность грядущего разговора. Будучи двадцатидвухлетней девушкой, она до сих пор испытывает страх от подобного тона. — Лучше бы ты поторопилась, здесь гости.
— Я вроде никого не ж…
Тина останавливается на четвертой ступеньке, опираясь правой рукой о перила, и это очень хорошая идея. Если бы не опора — катиться Тине вниз по лестнице с пронзительным грохотом.
Ноа. Собственной персоной. С виноватой улыбкой на лице и обреченным взглядом.
Тина моментально забывает важный аспект: её легким необходим кислород. Когда оставшийся воздух внутри достигает критической отметки, она делает резкий вдох, ощущая, как снова разламываются ребра — кажется, трещины и переломы пошли на второй круг.
Или, быть может, эта боль идет от сердца? Такая сильная, невыносимая, разрушающая. Такая концентрированная, что можно разделить на каждого человека в радиусе нескольких миль.
— Что?.. Как ты?.. Я не понимаю, — запричитала Тина, рассматривая порог входной двери, где от рябинового пепла не осталось и следа. — Пап? Зачем ты это сделал?
— Дочка, у меня от твоего порошка уже в горле першит, — оправдывается Джон, надменно приподнимая брови и упираясь руками в бока. — И вообще, мне порядком надоело его типа незаметное дежурство под нашими окнами. Ради всего святого, сейчас же разберись со своим бойфрендом и прекрати это безобразие.
— Мы больше не встречаемся, — голос Тины спокоен, словно нагретые лампочки внутри резко перегорели. Взорвались, унося вместе со вспышкой весь гнев, оставив только безразличие и апатию. Она переводит взгляд на отца и кивает: — Если хочешь, могу назвать тебе причину прямо сейчас.
— Тина, — произносит Ноа и вглядывается в её глаза с горечью и надеждой. — Я во всем ему признался пять минут назад.
— И ты до сих пор жив? — Тина начинает медленно спускаться по оставшимся ступенькам, поджимая губы от накатывающей обиды. Не на Ноа — на отца. Почему он так безучастен, черт возьми? — Да ты везунчик, парень. Чего не скажешь обо мне.
Джон качает головой, прищуривается и, сняв ботинки, разворачивается в сторону кухни.
— Я не собираюсь разгребать ваши проблемы, мне и личных достаточно, — ворчливо причитает отец, скрываясь на кухне, и тихо добавляет, прекрасно зная об остром слухе оборотней: — Но это еще не значит, Васкес, что тебе не нужно оглядываться.
Ноа опускает к полу свой взгляд, и Тина тут же ощущает его слабость и подавленность. Ноа чувствует вину. Вязкую, липкую, как смоль. А Тина ухмыляется, испытывая редкое наслаждение от чужих переживаний. Он это заслуживает.
Тина поправляет домашние штаны, вечно сползающие на бедра, встает от Ноа в нескольких шагах, и скрещивает руки на груди. Говорить не хочется — хочется снова врезать по его красивой роже с небритой щетиной, но отец вряд ли одобрит подобный разговор. Так что Тина набирает в грудь побольше воздуха — насколько это позволяют больные ребра — и проглатывает горькую слюну.
— Ничего не изменится, Ноа, — уверенно произносит она, — ни сегодня, ни завтра, никогда.
— Я этого и не жду, — так же уверенно отвечает Васкес, убирая руки в карманы джинсов. — Моя вина в том, что поддался инстинктам. Я не понимаю, что происходит со мной, но я больше не жду, что ты меня простишь.
— И правильно делаешь, — Тина отворачивается, чтобы не сталкиваться с ним взглядом. — Странно, что изначально ты думал иначе.
— Ты больше не любишь меня, я чувствую это, — голос Ноа ломается. — Я заслужил это
У Тины перехватывает горло. Окружающие предметы начинают постепенно размываться перед глазами от накатившего разочарования и подступающих слез. Сначала комод с двумя фотографиями матери. Затем боковые очертания дивана в гостиной. И в последнюю очередь — Ноа Васкес, в своей излюбленной темно — зеленой хенли.
Не любит? Больше не любит? Серьезно.
— Уходи, — шепчет Тина, перебарывая всхлип. — Сейчас же, слышишь? Уходи, Ноа, просто проваливай нахрен с моих глаз.
Почему она снова плачет? И почему Ноа остается на месте, словно превратившись в каменную статую?
— Ладно, окей, так и быть. Не утруждайся, я сама уйду, — кивает Тина, быстро проскальзывает за спину оборотня и вылетает на крыльцо.
На улице вечер. Солнце касается своими янтарными лучами крыши домов, по тротуару гуляют люди, мимо проезжают автомобили. Никто из прохожих не замечает Тину. Никто не замечает человека, по чьим щекам скатываются слёзы. Это нормально. Это, мать вашу, суровые человеческие будни.
Всем.
На тебя.
Плевать.
Каждым новым шагом Тины управляет автопилот, выбирая путь на свое усмотрение. Она вытирает глаза, чтобы видеть дорогу и не сбить очередную тачку своим телом. Мало ли, вдруг везение уже закончилось. Идя в неизвестном направлении, Тина прокручивает в голове прошедший диалог и часто оборачивается назад, чтобы убедиться в полном одиночестве. Ноа за ней не последовал.
Когда она находит себя у дома Мэттью, Тина понимает, что вышла на улицу в домашних тапочках. Ноги сами привели её туда, где сердце чувствует безопасность, но сегодня тот день, когда друг на смене в ветеринарной клинике. Ей нечего здесь делать. Не нужно было сюда приходить.
Немного побыв на свежем воздухе и обдумав свое решение еще несколько раз, Тина возвразается домой и пропускает мимо ушей причитания Джона. Ему не стоит знать о визите дочери к Глену Васкесу, дяде Ноа, который запланирвоан на послезавтра.