— Русские? — спросил полковник (или подполковник). — Россияне? — тут же поправил он сам себя, не отрывая фонарика от моего лица.
— Да, россияне, россияне, — глотая слюну, выдавил я из себя и просительно добавил: — Фонарем… В глаза… Не надо…
Мне показалось, что фонарик на моем лице задерживается целую вечность, и страх быть узнанным подступил прямо к горлу, но старший конный казак (судя по нагайке, перекрещенной с седлом на его петлице) равнодушно скользнул по моему лицу и перевел фонарик на женщину, забытое воспоминание о которой даже сейчас, когда я пишу эти строки, шевелит уже затухающее сердце.
— А ваша супруга? — спросил он.
Но не дав мне возможности что-то пробормотать в ответ, она вдруг выпрямилась на кровати, так что одеяло соскользнуло с ее плеч, и с вызовом, напугавшим меня, сказала, не жмурясь от направленного на нее света:
— Из Воронежа! Вы, надеюсь, знаете, где находится Воронеж?
Фонарик тут же погас, и на лице полковника (или подполковника) вдруг появилась мягкая, стеснительная улыбка. Он снял фуражку, тыльной стороной ладони вытер капли пота, выступившие на лбу, и, обернувшись к своему молодому напарнику, сказал: „Видишь, Павлушка, наши, воронежские. А им жить спокойно не дают“, — и, уже закрывая дверь, сказал, обращаясь в темноту, откуда сейчас слышалось только наше учащенное дыхание: „Извините за беспокойство… Если что, мы рядом… В Останкинской комендатуре. Телефон есть у дежурной“.
Потом, уже одетые и снова отчужденные друг от друга, мы стояли, прислонившись к оконному стеклу. А за окном, несмотря на поздний час, кипела жизнь, к которой я тогда только-только начинал привыкать.
Сквозь строй казаков — вперемежку конных с пешими — в обычные городские автобусы (даже номера почему-то запомнил: 120-й и 196-й) залезали, втаскивая сумки и чемоданы, мужчины: черноголовые, носатые, большинство — с усами, то закрученными лихо вверх, то нерешительно опущенными вниз, старые и молодые; гордые, нарядно одетые женщины, старухи, закутанные в длинные, тяжелые платки и беззвучно рыдающие дети.
— Куда их теперь? — спросила она, прикоснувшись к моей руке своей, теплой и влажной.
— Откуда я знаю, — ответил я, отдергивая свою руку.
— Не так уж они и шумели… — нерешительно сказала она. А потом мы расстались, чтобы, скорее всего, больше никогда не увидеться в жизни…»
Это написано почти десять лет тому назад. Я сам тогда думал, что это фантастика. Но реальность оказалась намного хуже.
Еще об одной встрече 2002 года. Вновь, как и годом раньше, известный правозащитник Андрей Миронов пригласил на встречу с представителями Масхадова, такую же неофициальную, как и тогда.
Но на этот раз — в Лихтенштейн.
Российскую сторону представляли четверо: два бывших спикера двух наших парламентов — Руслан Хасбулатов и Иван Рыбкин — и два депутата Госдумы — Асламбек Аслаханов и я. Один из тех, кто представлял чеченскую сторону, а точнее, Аслана Масхадова, был человек, российской общественности хорошо знакомый: Ахмед Закаев. В свое время он был (да и остается, по его мнению) вице-премьером Чечни и полномочным представителем Масхадова. Ахмеда мы множество раз видели в теленовостях: и когда, еще в прошлой, первой войне он был одним из активных участников переговоров с Борисом Ельциным, и совсем недавно, когда неожиданно для всех он провел трехчасовые переговоры в аэропорту Шереметьево-2 с Виктором Казанцевым.
Хочется, чтобы вы услышали точку зрения Ахмеда Закаева: ведь слово убивает только лишь в романтических произведениях прошлого… Услышали так, как услышал я там, в Лихтенштейне, на высоте полторы тысячи километров, в горах…
— Чечня проиграла войну… Но и Россия войну проиграла, — говорит Ахмед Закаев. — Все войну проиграли…
Мы просто гуляем по этому крошечному городку, забытому миром, — даже его название мне ни о чем не Говорит. Да ладно, пусть мир и не помнит. Зато здесь не знают слов «заложник» и «зачистка», не могут — даже в страшном сне — представить, как рвутся артиллерийские снаряды, не боятся тени вертолетов над головой (господи, какие здесь вертолеты — паропланы да дельтапланы!) и слово «тракторист» здесь — лишь обыкновенное название обыкновенной профессии, а не уголовная кличка подонка-террориста.