— Они в наглую шли на штурм. Но если встречали хороший отпор, тут же отходили и принимались сносить дом за домом. Вместо того чтобы разработать операцию, выяснить численность противника, установить, кто его командиры, куда отходить в случае отступления и так далее. И вместо того чтобы заблокировать место, где находится противник, они, наоборот, всегда оставляли коридор. Не для нас — для себя.
— Почему?
— Они знали, что если чеченец в клетке, он умрет. Или убьет. Поэтому они оставляли коридор в сто, сто пятьдесят метров…
— Какую собственную операцию вы считаете самой удачной?
— Их было несколько.
— Каким фронтом вы командовали?
— Северо-Западным. При этом я был также командующим чечено-дагестанской линией обороны… Помните историю с пограничниками на дагестанской границе?
— Увы, помним…
— И я же командовал диверсионными батальонами, которые работали в Грозном… Мне приходилось не только держать линию фронта, но и проводить эти операции… Странно было слышать по телевидению: подбили один бэтээр, два бэтээра… Не проходило ни одного дня, чтобы не подбивали четыре-пять бэтээров!
— Именно в Грозном?
— Именно в Грозном… Я не говорю о линии фронта…
— Вы меня утешили! Я думал, что генералы и полковники списывали бэтээры на вас, а потом вам же продавали…
— Мы не покупали бронетехнику. Мы только ее забирали… Конечно, в основном охота в Грозном шла на наемников, на сотрудников спецслужб… А так… Офицеров, солдат срочной службы мы почти не трогали…
— Но все-таки, самая удачная операция?
— Мартовский штурм Грозного. Эта операция была очень хорошо разработана… Но когда Российская армия начала наносить ракетно-бомбовые удары по гражданскому населению, мы дали своим войскам команду отойти.
— Наши генералы утверждают, что взятие Грозного в августе для всех было полной неожиданностью…
— Врут… За семь — десять дней до операции я подготовил обращение к российским солдатам, к милиционерам и к гражданам республики о том, что в ближайшее время мы войдем в город. Я написал: «Против вас мы ничего не имеем, находитесь на своих блокпостах и не высовывайтесь… Если не будете стрелять — мы тоже не будем открывать огонь». Вся война у нас была против Завгаева. Мы должны были доказать России и миру, что нет правительства Завгаева! В Чечне есть одна легитимная власть… Уникальность этой операции заключалась в том, что заранее был известен день, когда чеченская армия сопротивления войдет в город. И российские генералы и марионеточное правительство — все разбежались!
— То есть предупредили их, что идете на «вы»?
— Да. Причем каждый из тех, кто вошел в Грозный, а это восемьсот тридцать человек, были готовы стоять до последнего! Нам было смешно слышать: вот, мол, пограбят они город и выйдут… Думали, что повторится мартовский вариант… Нет, все решили стоять насмерть… Помню, когда Аслан мне сказал, что надо сдать одну позицию и отдать восемнадцать пленных, из которых было тринадцать высших офицеров, — я готов был умереть, но не выполнить приказ…
— И…
— Но я не мог не выполнить приказ начальника главного штаба, и пришлось этих пленных отдать. И даже оставить две или три позиции… Кстати, мы еще в январе 96-го могли за два часа взять город, но Джохар категорически запретил: будут лишние жертвы… Может, что-то в России изменится, может, Ельцин не победит на выборах… В августе 96-го поняли: ждать больше нельзя.
— Скажите, а кто из наших генералов, в ваших глазах, был достойным противником?
— Романов. Он был настоящий патриот России…
— Мне очень многие офицеры, участвовавшие в войне, рассказывали, что две трети потерь наши войска понесли от своих…
— Возможно… Я приведу такой пример. В пять часов тридцать минут утром первого января 95-го года я с восемнадцатью бойцами попал в окружение между улицами Лермонтова и Первомайской, где первая горбольница… Кольцо сомкнулось полностью. Мне пришлось оттуда с боями уходить — трое суток. И вот в пять тридцать я решил выйти… Меня заметили российские бэтээры, пришлось принять бой. Российская часть отошла метров на пятьдесят и вызвала подмогу. А «подмога» начала стрелять по своим… Мы сидели, наблюдали за этим странным боем и ели яблоки, которые нашли в доме… Бой длился часа три.
И еще такой был момент. Тридцать первого декабря 94-го года шла колонна по трассе Грозный — Гарагорск, а в пятнадцатом молсовхозе между первым и вторым отделением стояли внутренние войска. И когда шла колонна — ночью, в половине первого, ВВ открыли огонь по этой колонне. Те ответили… Бой длился часа четыре… Под утро там столько было подбито бронетехники, сожжено столько машин… Это все из-за несогласованности.
— Война закончилась… Но когда слышишь заявления Радуева о возможности терактов в России…
— У нас есть твердые основания утверждать, что сейчас в трех городах России готовятся взрывы. Но кто их готовит? В Грозный приезжал преступный авторитет, который за тридцать миллионов долларов предложил одному известному полевому командиру взять ответственность на себя. А семья этого преступного авторитета была взята в заложники. Когда у нас была собрана вся информация, я вынужден был сделать заявление о том, что к Чечне эти диверсионные акты не имеют никакого отношения, а преследуют лишь одну цель: остановить мирный процесс в Чечне и не допустить подписания мирного договора между Чеченской Республикой и Россией…
— Но все-таки, заявления Радуева…
— Я после этого вызвал Салмана, поговорил с ним очень серьезно… Он извинился и сказал, что ни о каких походах в Россию речи идти не может, и он будет только выполнять приказы законно избранного президента…
…Не раз я спрашивал и у руководителей Чеченской Республики, и у полевых командиров, и просто у чеченских солдат, какие же наши, российские, части были наиболее подготовлены к боям: десантники? морские пехотинцы? внутренние войска? И всегда слышал в ответ: авиация и артиллерия.
Те, кто стреляли и бомбили, не разбирая, где боевики, а где дети, старики, женщины…
Где линия обороны, а где детский сад или больница.
…В то утро неожиданно пошел снег.
Мы ехали в Орехово на скорбный и печальный праздник Жертвоприношения в память почти сотни жителей села, ровно два года назад погибших от российской артиллерии, российской авиации…
— Я брился, когда жена закричала: «Танки! танки!» — и упала в обморок… Что было потом, почти ничего не помню… Кто успел выйти — тот вышел… — рассказывает Лече Идигов, представитель Чечни в Ингушетии, вечный мой спутник в поисках пленных ребят.
Та же знакомая дорога… Не доезжая Грозного — направо.
Забытый российский блокпост, бывший фильтропункт с силосными ямами, в которые скидывали людей, простреленный указатель «Урус-Мартан»…
Дальше, дальше, дальше…
Указатель «Орехово».
— Зачем они спилили все столбы! Только-только перед войной электричество протянули… — вздыхает Лече.
Подбитый бэтээр…
Въезд в село. Вернее в то, что осталось от села.
Даже сейчас, спустя несколько дней после командировки в Чечню, я не могу пересказать, что там пришлось увидеть.
Казалось, страшнее того, что видел в Грозном, увидеть уже нельзя. Я ошибался.
Вот бы, подумал я, организовать сюда туристскую прогулку для тех, кто развязал эту войну. Пускай один из них замрет возле разбитой мечети. Пускай другой заплачет перед тем, что было когда-то домом. Пускай третий в ноги поклонится чеченской старушке, неизвестно как живущей в развалинах. Пускай четвертый объяснит, почему еще день назад бычок взорвался на запрещенной во всем мире лепестковой мине. Пятый, шестой, седьмой… Пускай, наконец, Борис Николаевич объяснит матери неизвестного солдата, чей труп всего неделю назад нашли чеченцы, зачем все это…