Оглянулся — и увидел генерал-лейтенанта с блокнотиком и ручкой в руках.
— Ваш размер обуви? Головы? — спросил он.
— Чего? — не понял я.
— Ну, ваши размеры, чтобы в Моздоке получить камуфляж…
При чем здесь мои размеры? Почему этим занимается генерал-лейтенант? Что, в армии уже не хватает сержантов?
Свой блокнот 98-го я открыл встречей с Вахой Арсановым, изложившим свою концепцию, почему Российская армия проиграла Советской. Чуть забегая вперед, хочу продолжить эту тему рассказом о ребятах, встреченных там же, в Чечне, год спустя, в трагическом и тревожном 99-м году. Вот что я написал тогда под впечатлением от этой встречи:
«Сколько мне было лет? Двадцать? Двадцать один?
Не помню.
Помню, что булгаковского «Мастера и Маргариту» мне дали в шестнадцать. До сих пор чувствую себя мальчишкой, когда читаю «Мастера» снова и снова.
С «Белой гвардией» Булгакова — хуже. Стал больше чем взрослый. Да, уже было двадцать один.
«Велик был год и страшен год по Рождеству Христову…»
Помните?
«Но дни и в мирные и в кровавые годы летят, как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь».
Ну?
…«На плечах у Николки унтер-офицерские погоны с белыми нашивками, а на левом рукаве остроуглый трехцветный шеврон…» И — дальше: «Туманятся Николкины глаза».
Булгаков. «Белая гвардия».
Я встречал ребят в аэропорту Внуково. Спасибо девушкам из депутатского зала (сколько раз они выручали нас, помогая прямо от трапа забирать солдат, которых вытаскивал из чеченского плена Слава Измайлов) — они помогли и в этот раз. Только в этот раз ребята прибыли с фронта.
Последним из самолета вышел их командир Саша.
Он и трое его солдат прилетели в Москву по приглашению Сергея Говорухина и Юры Павленкова на вечер памяти погибших за шесть лет чеченской войны.
— Рука как? Живет? — спросил я у Саши.
— Кончай… Это — мои ребята. Познакомься.
С Саней я познакомился в декабре 99-го через Юру Павленкова (он тогда работал в главном штабе сухопутных войск). Он был ранен в ногу, и Юра ему советовал — вернее, просил! — лечь в военный госпиталь. «Нет, меня ждут ребята», — отвечал Саша.
Стал выяснять, почему парень так рвется туда, в Чечню? Кто он такой? И что за ребята?
Узнал: два ордена Мужества. Две медали «За отвагу». Представлен к званию Героя России. Войну ненавидит. Война для него и его ребят — это спец-операции, которые приходится проводить в Грозном, в Шали, в Гудермесе. Не дали ликвидировать Басаева. Хаттаб переиграл в одной стычке в Дагестане. Считает омоновцев гестаповцами и мародерами. С недоверием относится к МВД и ФСБ. В Москву приехал, чтобы добыть для своих ребят горные ботинки и черную униформу. Но денег для этого не нашлось.
Через два месяца его опять ранило. Снова его представят к званию Героя. В госпитале Сане намекнут, что надо бы послать в Минобороны ящик коньяка. Позвонив мне, он выматерился: «Юр, пошли они к…»
Потом позвонил его командир, Герой России: «Помогите Сане. Он — наша гордость».
Доказать, что Саня — гордость нашей армии, у меня не получилось. «Ну чего? Дадим еще третий орден Мужества… Молодой еще…» — так мне ответили чиновники из Минобороны, хватающие боевые ордена на далеких от фронта арбатских переулках.
(Не смею называть фамилию Саши и его часть — слишком много денег дают за его голову. Но поверьте мне — он честь нашей армии.)
Ну ладно… Отвлекся.
Хотя нет. Нет. Все об этом.
— Рука как? Живет?…
— Кончай… Это мои ребята….
…Его ребята оказались — просто ребятами.
Одному, Жене, — двадцать один, второму, Андрею, старшему из Сашиных бойцов, — двадцать шесть. Третьему — еще одному Андрею — двадцать.
У первого — орден Мужества, у второго — орден Мужества и медаль «За Отвагу», у третьего, самого младшего, двадцатилетнего, — орден Мужества.
И командир, Саша, за тридцать лет — с иконостасом его наград.
Я рассказываю, как все было.
Как они сняли свои куртки в депутатской комнате аэропорта Внуково. Как, смущаясь своими орденами, прошли мимо чиновников и генералов попить кофе и пива. Как я их познакомил с примчавшимся во Внуково их ровесником из МГИМО Максимом Лихолетовым, только что закончившим свою практику у нас, в Комитете по безопасности Госдумы. Как потом мы показывали им Москву: «Вот Ленинские Горы… Вот — Кутузовский… Вот — Кремль… Вот — Дума… Здесь — бывший ЦК, Волошин… Вот — наша газета…» Как потом тетя Люся, спаситель наших не очень богатых корреспондентов, кормила их в нашей столовой… Как потом мы поехали ко мне, на дачу в Переделкино, где мои друзья, Ирина Сабова и Владислав Тепленко, готовили ребятам ужин… Как вечером Максим и его однокурсник из МГИМО Сергей повезли ребят по ночной Москве, пока их командир Саша убаюкивал свою раненую руку… Каким был следующий день, официальный, в ДК «Меридиан», где по призыву младшего Говорухина собрались те, кто воевал в Чечне по чьей-то воле и кто помнит тех, кто остался навсегда, навечно там. И как наши воюющие ребята отворачивались от телекамер… И был еще один день в Москве, вечер в Москве, когда мы сидели в Переделкине… Приехали Павел Гутионтов (для читающих, секретарь Союза журналистов), Анатолий Головков, замечательный журналист и бард (для слушающих), Дима Муратов, главный редактор нашей газеты (для думающих). Самый младший из четверых солдат, двадцатилетний орденоносец Андрей, оказалось, родом из Грозного.
В январе 95-го — да, в том самом январе, когда я мчался на бэтээре по разрушенному центру, уже привыкнув к тому, что на обочинах лежат тела, бывшие люди, — он учился в школе в Старопромысловском районе.
— Ты не знал, что в центре города идут бои? — спросил я Андрея.
— Мы еще думали, что можем доучиться…
В школе уже вылетали стекла от бомбовых ударов, и учителя — и чеченские, и русские — забирали домой классные журналы, чтобы их не унесли бомбежки. Там, на окраине Грозного, все еще думали, что пронесет, что война не коснется их. Ведь они — еще дети.
— В твоем классе были только русские или русские и чеченцы?
— Половина на половину. А что, это важно для вас? — спросил меня Андрей.
— Да нет… А что дальше? Война же…
— Потом мне отец сказал: «Здесь, наверное, будет очень тяжело. За тобой едет твой дядя. Закончишь школу в Ставропольском крае».
— А почему остался отец?
— Он — нефтяник. Он думал, что еще наладится…
Андрей кончил школу там, у дяди. Поступить в Грозненский нефтяной институт, который закончил его отец, он уже не мог: не было ни института, ни самого Грозного. Потом пришлось и родителям уехать из Грозного. Потом Андрея призвали в армию. Потом — оказался в маленьком подразделении, которым командует Саша, где мужество — не доблесть, а работа. Такая вот вышла жизнь.
Ну а потом…
Потом, потом… В январе 2000-го двадцатилетний Андрей брал штурмом собственный дом. И — за взятие своего собственного дома — получил орден Мужества.
— Скажи, парень, а могло так случиться, что твои одноклассники, чеченцы, стреляли бы в тебя из твоего же дома?
— Нет… Нет… Я знаю всех своих друзей. Их тоже увезли родители из Грозного тогда, в начале девяносто пятого…
— Ты знаешь, где они сейчас?
— В Ставрополе, даже — в Москве.
— Так с кем же ты там воюешь?
— Только не с моими… Чеченские ребята из Грозного не воюют.
— А кто же? Наемники?
— Да… И еще пацаны с гор, для которых Грозный — как для меня Москва.
Это, повторяю, мнение двадцатилетнего Андрея.