И это не все! По словам одного из высших офицеров, на вооружении дудаевской армии находятся автоматы АКСМ 94-го года выпуска с восемью магазинами, оптическим и ночным прицелом. Эти автоматы, как сказал мой собеседник, производятся в Туле и в Ижевске и до сей поры так и не поступили ни в армию, ни во внутренние войска.
Одни проливают кровь, другие на этой крови обогащаются.
Да, на войне как на войне: подонство и благородство, мужество и грязь — близко, рядышком. Но что-то в этой войне совсем нехорошее, нехорошее настолько, что все больше и больше прихожу к одной странной версии: а не была ли придумана вся эта история с независимой Чечней лишь для того, чтобы легче, удобнее, безопаснее было делать себе миллионные состояния? Не только тем, кто в Грозном, но и тем, кто в Москве? На нефти, на оружии, на золоте? Да взять те же фальшивые авизовки, которые принесли России ущерб на два триллиона рублей в ценах 92-го года. Их называют «чеченскими», но, уверен, невозможно было провести эту операцию без российских, московских банковских структур. Да и люди, которые сейчас официально Проходят по этому уголовному делу, живут — или жили — отнюдь не в Грозном и носят ну совсем чеченские фамилии: Горшков, Костючков… (называю лишь те, что уже звучали у нас же, в «Литгазете»).
Может, для того и нужна была такая Чечня и такой Дудаев? Чем иным объяснить, почему же он — раз уж такой враг России — до сих пор не лишен звания российского генерала? Почему свободно мотался по всему земному шару — не на баллистической ракете, а на самолете, пересекавшем воздушное пространство России? Почему и сами российские власти с ним время от времени заигрывали? Посчитал бы эту версию чистейшим бредом, если бы вдруг не нашел в Грозном один любопытный документ, который проливает свет на подпольную экономическую деятельность Чечни в России или., или России в Чечне.
Судите сами:
8 февраля 1993 г.
Культурно-торговый центр «Эркээни» (Республика Саха), именуемый в дальнейшем «поставщик», е одной стороны, и Министерство финансов и экономики Чеченской Республики, именуемое в дальнейшем «покупатель», с другой стороны, договорились о нижеследующем:
1. ПРЕДМЕТ ДОГОВОРА:
«Поставщик» обеспечивает поставку в адрес «покупателя» золото 999 пробы в слитках в количестве 5000 (пять тысяч) кг по цене 556 000 (пятьсот пятьдесят шесть тысяч) рублей за один килограмм на общую сумму 2 780 000 000 (два миллиарда семьсот восемьдесят миллионов) рублей 00 коп.
Как мне известно, сделка эта состоялась на одном из небольших аэродромов Азербайджана…
Грязная это штука, война. Совсем грязная. Возможно, правы те мои собеседники, которые сказали мне, что единственно «точечными» ударами российской авиации в Грозном были удары по банку и по Министерству финансов и экономики. Я уже ничему не удивляюсь. И тому, что оружие, на котором кто-то зарабатывает сейчас колоссальные деньги, будет последней операцией, после которой отпадет необходимость в самом существовании независимой Чечни.
А кровь льется. А война идет. И воюют люди, которые, как и всегда бывает в этих случаях, ничего не получат ни при победе, ни при поражении, а будут жить или погибнут лишь в качестве статистов этого грязного спектакля.
Мы застряли в пробке. Слева танки, справа танки. В воздухе гарь и копоть. Хлопки далеких выстрелов… Вдоль колонны военных КамАЗов бредет маленький черноволосый пацан. «Каша есть?» — кричит он водителю нашей машины. Азиатского вида водитель открывает дверцу и кричит пацану: «Нет каши, нет…» Пацан подходит к следующей машине, и еще к одной, и еще, скрываясь постепенно за поворотом.
Что же, мальчик, мы с тобой сделали…
Теперь о том, о чем я тогда не написал.
Во-первых, почему меня занесло в Чечню.
Употребляю слово «занесло» по следующим причинам.
Начиная с конца 80-х СССР стал полигоном для локальных войн на собственных окраинах. Вспомните: Карабах, Сумгаит, Тбилиси, Баку, Фергана, Осетия, Абхазия…Уже все и не припомнишь — в такой трясине мы очутились. Эти войны требовали своего освещения. Освещения — тех, кто должен их освещать: журналистов.
Подобного опыта ни у кого из нас, естественно, не было.
Да, правда, была война афганская, но репортажи с нее были специфическими: видишь, а сказать не можешь, знаешь, а должен молчать, можешь написать правду, а вынужден нести чушь про «ограниченный контингент» да про «интернациональный долг», выполнение которого, судя по подцензурным газетам и еще больше — по подцензурному телевидению, напоминало игру в «зарницу» в музыкальном сопровождении Иосифа Кобзона.
Даже, помню, о трагедии Сумгаита я узнал из любительской пленки, посмотреть которую меня, со всеми предосторожностями, пригласили в какую-то квартиру на окраине Москвы.
Иногда бывали и потрясающие информационные прорывы, как, например, у Юрия Роста, который первым на весь мир сообщил о новом оружии властей — саперных лопатках. (И то в собственной газете, то есть в «ЛГ», где мы тогда с ним работали, начальство испугалось публиковать его тбилисский репортаж, и он вынужден был отдать его Егору Яковлеву в «Московские новости».)
Да, а потом прорвало: был ликвидирован главлит, то есть цензура, осмелели редакторы — и вдруг откуда-то появилась целая команда военных репортеров, большей частью совсем молодых людей.
Я с интересом читал их репортажи с кровавых советских полигонов, но еще больше любил слушать их рассказы. И хотя они были удивительно похожи один на другой: запустили «иглу», попал на минное поле, пришлось самому взять в руки «Калашников» — от них веяло юношеским военно-романтическим задором, сродни молодому Симонову.
Но мне уже было тогда за сорок, и в журналистике к тому времени я проработал уже больше четверти века.
Доказывать самому себе, что не боюсь грохота войны, считал неуместным. Я нормально отношусь к опасным приключениям, и у меня их в жизни было немало, от Вильнюса до Белого дома, не говоря уже о родных бандитах и КГБ. Да я и не считал себя профессионалом в описании военно-полевых романов. Тогда они казались мне (возможно, в этом была моя ошибка) слишком локальными, затрагивающими интересы различных национальных элит, сводящих между собой кровавые счеты. Ну ладно, как-нибудь разберутся и без меня.
Но с Чечней было все по-другому.
Я чувствовал, что это и всерьез, и надолго, и что еще будет много крови и — много денег, что в московских, что в грозненских кабинетах.
Поэтому внимательно следил, что там происходит, читал, слушал, встречался с очевидцами, разговаривал и иногда спорил с различными российскими политиками.
И писал в «ЛГ» о том, что узнавал, в чем сомневался и с чем был категорически не согласен.
Заметок до 95-го года я не нашел, но скорее всего они были: просто я так и не научился свои статьи сохранять.
Но вот что нашел. Злой и нервный комментарий на первой полосе «Литгазеты»: «Услышим ли мы снова от Бориса Ельцина: «Простите меня, своего президента»?
Он был вызван двумя событиями: Борис Николаевич, судя по этому тексту, вновь куда-то исчез и потом вновь возвратился (вот ведь была страсть у нашего президента к исчезновениям — прямо старик Хоттабыч! Даже со счету собьешься считать, сколько раз это было — по крайней мере, то, январское 95-го года, хоть убей — не помню).
И второй повод, конечно, Чечня, откуда приходили сообщения одно страшнее другого, хотя я тогда не подозревал об истинном масштабе трагедии новогоднего наступления на Грозный.