Интерес к истории, к прошлому — вообще одна из самых устойчивых интеллектуальных традиций нашей европейской цивилизации. Наше античное и христианское наследие, предопределившее в значительной мере пути нашего культурного развития, сделало историю объектом не только увлекательным, но и сугубо необходимым, связав его с двумя важнейшими модусами человеческого существования: временем и памятью. Можно ли представить себе полноценное развитие человека разумного, который бы вдруг по какой-то причине утратил возможности исторического познания? Можно ли лишать человека памяти, не рискуя при этом изувечить его дух?
Отношение к прошлому, к истории не было постоянным и одинаковым во все периоды существования человека. Оно менялось вместе с развитием общества. Перемены эти происходят и сейчас. Кажется, отошёл в прошлое плоскоэволюционистский взгляд, рассматривавший каждое явление в культуре как определённый этап, подготовленный предшествующим ходом развития и сам являющийся предысторией того, что должно последовать за ним. Мы понимаем теперь, что культурное прошлое продолжает жить в настоящем, причём мы как бы слышим голоса не только географически и исторически близких нам культур, но и типологически не схожих с нашей: вдумчивый читатель отметит не одну иллюстрацию этого, кажущегося на первый взгляд парадоксальным утверждения.
Одно время в истории господствовали идеи О. Шпенглера о замкнутых и завершённых в своём развитии цивилизациях и культурных мирах. Они не раз подвергались суровой критике, тем не менее до сих пор продолжают завораживать порой неосознанно и профессиональных историков, и людей, далёких от науки.
Между тем наука неуклонно накапливает эмпирические данные и по-новому осмысляет их, выявляет общие закономерности развития общества. Становятся всё более очевидными всемирно-историческое единство человечества и общность созданной им культуры, так же как всё ярче и неоспоримее выявляется равноценность вклада, внесённого всеми народами Земли в общечеловеческий культурный фонд.
Вклад, сделанный народами индийского субконтинента, особенно относящийся к периоду глубокой древности, ещё не выявлен в полной мере и не оценён по достоинству. Вот почему одна из задач книги — познакомить с ценнейшими достижениями древнейшей цивилизации Индии круг читателей более широкий, чем узкий слой профессионалов.
Это прошлое не кануло в Лету безвозвратно вместе с гибелью цивилизации, оно живёт с нами и в нас, и в этом, как сказал Р. М. Рильке, «смысл всего того, что когда-либо было в прошлом; того, что прошлое не остаётся мёртвым грузом, но возвращается к нам, чудесным образом глубоко в нас воплощаясь».
Об уроках индийской древности, которым нам стоит смиренно внимать, как умудрённому богатым опытом собеседнику, стоит сказать особо.
Наши европейские умы, как отмечал Ромен Роллан, привыкли запираться в своём этаже Жилища человека, и поэтому остальная часть дома кажется нам необитаемой. Между тем «в мировом концерте все века, прошлые и настоящие, составляют оркестр и играют в одно и то же время» [37, с. 58]. Не лучше ли слушать не отдельные инструменты, а весь ансамбль, в котором древнеиндийский аккорд и красив, и полнозвучен? Не обедняем ли мы себя, им пренебрегая? Этот вопрос я часто ставила себе, занимаясь протоиндийской древностью, пытаясь понять и осмыслить её.
Столь же часто возникали и другие вопросы: так ли уж совершенна наша, в чём-то чрезмерно усложнённая, а в чём-то до грубого примитивизма упрощённая цивилизация? Что даёт нам основания и безапелляционное право возводить её ценности в ранг эталонов и судить по ним все другие народы, с которыми нам приходится иметь дело? Откуда в нас это ощущение собственной правоты и превосходства, когда мы снисходительно посмеиваемся над танцами, манерой одеваться, говорить, есть, сидеть, непохожими на наши привычные стандарты? Чем лучше наш порядок жизни того, какой люди веками и тысячелетиями вели в Индии, находя его вполне удовлетворительным и достойным природы человеческой? Какие преимущества перед другими имеют наше общественное устройство, искусство, архитектура, законодательные установления, дающие нам основания измерять их канонами все другие достижения человеческого духа и мысли, подвергая жестокой критике всё, что с ними не совпадает, и лишь на том основании, что оно не похоже на привычное нам? В чём ценность — общечеловеческая, не привязанная к конкретному времени и конкретному человеку — тех знаний, на приобретение которых мы тратим долгие годы жизни, далеко не всегда приходя с их помощью к её финалу помудревшими?