– Правда? – спросила Эмили, как будто ее мать не провисела на телефоне столько часов, что ее ухо приобрело форму трубки. – У нее проблемы или что-то типа того?
Его вздох явно означал, что он проявляет необычайное терпение.
– Мне кажется, ты не осознаешь, что твои поступки могут поставить под удар все, над чем она работала.
Эмили наблюдала за чайкой, которая парила над грядой облаков. «Твои поступки. Твои поступки. Твои поступки». Она и раньше замечала, что Дин вел себя снисходительно, но с ней – никогда.
Он спросил:
– Что, если кто-нибудь тебя сфотографирует? Или в школе будут журналисты? Подумай, как это отразится на ней.
От возникшей мысли на ее лице появилась улыбка. Он шутил. Конечно же, он шутил.
– Эмили, – Дин явно не шутил, – ты не можешь…
Как мим, он обрисовал руками ауру вокруг ее тела. Обнаженные плечи, слишком большая грудь, слишком широкие бедра, готовые разойтись на талии швы бирюзового платья, которое плохо скрывало выпуклый живот.
Вот почему бабушка вязала крошечный свитер. Вот почему отец не выпускал ее из дома последние четыре месяца. Вот почему директор вышвырнул ее из школы. Вот почему с ней разорвали всякие связи Клэй, Нардо, Рики и Блейк.
Она была беременна.
Наконец Дин снова нашел слова.
– Что скажет твоя мать?
Эмили колебалась, пытаясь справиться с бременем позора, которым ее только что покрыли, – того же позора, с которым она жила с тех пор, как впервые прошел слух, что она больше не хорошая девочка с многообещающим будущим, а плохая девочка, которая дорого заплатит за свои грехи.
Она спросила:
– С каких это пор вы так волнуетесь о моей матери? Она ведь всего лишь винтик в порочной системе?
Ее тон был более резким, чем она рассчитывала, но ее гнев был неподдельным. Он говорил в точности как ее родители. Как директор. Другие учителя. Ее пастор. Ее бывшие друзья. Они все были правы, а Эмили ошибалась, ошибалась, ошибалась.
Она произнесла слова, которые должны были ранить его больше всего:
– Я верила в вас.
Он хмыкнул.
– Ты слишком юна, чтобы иметь надежную систему верований.
Эмили прикусила губу, с трудом сдерживая гнев. Как она раньше не замечала, что он по уши полон дерьма?
– Эмили, – он снова печально покачал головой, надеясь унизить ее настолько, что она сдастся. Он не беспокоился о ней – на самом деле нет. Он не хотел иметь с ней дела. И уж точно не хотел, чтобы она устраивала сцены на выпускном. – Ты огромная. Ты только выставишь себя на посмешище. Иди домой.
Она не собиралась идти домой.
– Вы говорили, что мы должны спалить мир дотла. Вот что вы говорили. Спалите все это. Начните заново. Постройте что-нибудь…
– Ты ничего не строишь. Очевидно, ты просто хочешь выкинуть какой-нибудь номер, чтобы привлечь внимание своей матери. – Он сложил руки на груди. Взглянул на часы. – Повзрослей, Эмили. Время эгоизма прошло. Ты должна подумать о…
– О чем я должна подумать, Дин? О чем вы хотите, чтобы я подумала?
– Господи, говори потише.
– Не указывайте мне, что делать! – Она почувствовала, как сердце колотится у нее в горле. Она сжала кулаки. – Вы сами говорили это. Я не ребенок. Мне почти восемнадцать лет. И мне до смерти надоело, что люди – мужчины – указывают мне, что делать.
– Значит, теперь я – часть патриархата?
– А нет, Дин? Это не так? Посмотрим, насколько быстро они сплотятся, когда я скажу своему отцу, что вы сделали.
Ее руку будто охватил огонь, пронзив до самых кончиков пальцев. Ее ноги оторвались от земли, когда ее резко развернули и вдавили в дверцу автомобиля. Горячий металл коснулся ее голых лопаток. Она услышала, как тикает система охлаждения. Рука Дина сжимала ее запястье. Другая рука закрывала рот. Его лицо было так близко, что она видела капельки пота, выступающие между тонкими волосками усов.
Эмили сопротивлялась. Он делал ей больно. Он делал ей по-настоящему больно.
– Какую лживую хрень ты собираешься рассказать своему отцу? – прошипел он. – Скажи-ка мне.
Что-то хрустнуло в ее запястье. Она чувствовала, что ее кости скрипят, как зубы.
– Что ты собираешься рассказать, Эмили? Ничего? Ты же ничего не собираешься рассказывать?
Ее голова опустилась и поднялась. Она не понимала, что именно – потная рука Дина или что-то внутри нее, какой-то инстинкт самосохранения, – заставило ее согласиться.
Он медленно разжал пальцы.
– Что ты собираешься сказать?
– Н-ничего. Я ничего… я ничего ему не расскажу.
– Вот это правильно. Потому что нечего рассказывать. – Он вытер руку об рубашку и сделал шаг назад. Он взглянул на нее не оценивая, просто прикидывая, во что может обойтись ее распухшее запястье. Он знал, что родителям она не скажет. Они только обвинят ее в том, что она вышла из дома, когда ей было велено скрываться. – Иди домой, пока с тобой не случилось чего-то действительно плохого.