— Позволь мне пройти, — сказала она.
— Я должен тебе сказать, Пэт. Я должен тебе сказать. Кто-то должен. Тело… тело твоего отца позапрошлой ночью эксгумировали. Его и…
Больше он не мог ничего добавить.
Патриция положила руку на стул, и уставилась на Тома, как будто подозревая, что таким образом он пытается ее задержать. Но потом она поняла, что Том говорит всерьез. Все волновавшие ее минуту назад чувства улетучились, и она погрузилась в бездну удивления и ужаса.
— Папу?.. Для чего?
— Возникло подозрение о причине его смерти. Понимаешь… Я затеял это дело, полиция стала наводить справки. Я затеял… и все покатилось…
— Какое подозрение?
— И не без причины. В теле твоего отца нашли более четырех гранов мышьяка.
Мэдж Вил почти час сидела у огня не шевелясь. В дверь ее спальни кто-то постучал. Она умела оставаться совершенно неподвижной, как одетая в парчу восковая фигура. В такие минуты казалось, что живой личности внутри нее как будто не существует. Ее тело походило на пустой дом с единственным горящим ночником, предупреждающим, что хозяин еще вернется.
Она попросила разжечь огонь в камине, сказав, что ей холодно в постели, и кажется, она простудилась. Но на самом деле она нуждалась не столько в тепле, сколько в поддержке ярко мерцающего пламени. Всю свою жизнь она находила утешение, глядя в огонь. Это стимулировало мысли, а в этот вечер ее мозг заржавел, устал и отказывался работать, как старая железнодорожная ветка, которая долгое время не использовалась.
Многие месяцы и годы ее мысли следовали удобными путями, почти бездумно. В строгом руководстве не было необходимости, совесть и инстинкты делали всю необходимую работу. Она считала, что подталкивать ее на незнакомые пути в высшей степени несправедливо, и подсознательно пыталась вернуться в такое состояние ума, когда можно их избежать, чтобы не прийти к неприятным выводам.
Стук в дверь пришелся как раз кстати, чтобы отвлечься, восковая фигура медленно ожила и накинула халат, а потом откликнулась:
— Войдите.
Вошел худощавый мужчина в очках в золотой оправе, и она сразу пожалела, что не надела жемчуга. Мэдж подтянула шарф на тройной подбородок и посмотрела на гостя сверху вниз.
— Да?
— Миссис Вил?
— Верно.
— Простите меня за вторжение, мэм. Я не мог найти никого, кто мог бы меня представить. Я из «Вестерн дейли пост».
— Да?
Она очень ревниво оберегала свое достоинство.
— Я собираю персональные впечатления о кораблекрушении. Мне рассказали, где расположена ваша спальня. Надеюсь, я не помешаю.
— Можете войти, — холодно сказала она.
Пока он проходил дальше в спальню, Мэдж оглядела его с головы до ног, и ей пришла в голову мысль, что она была бы рада с кем-то поговорить, если бы только это оказался кто-то умный и понимающий, как Перри. Умны ли репортеры?
Он начал расспрашивать о здоровье и самочувствии, и пока Мэдж отвечала, необходимость сбросить бремя горечи становилась ей все более очевидной.
— Вы были владелицей судна, мэм, верно? Да уж, очень печально. Вы часто путешествовали на нем?
— Ну… — Миссис Вил махнула рукой. — Временами. После смерти моего дорогого мужа, по необходимости.
— Да, конечно.
— Бристоль, — сказала миссис Вил. — Там дела. Мой бедный деверь. Какой ужас. Капитан не имел права… подвергать опасности. Раньше надо было уходить в порт. Мой бедный деверь…
— Мистер Перри Вил. Очень жаль. Насколько я понимаю, он погиб, пытаясь доплыть до берега с линем.
Репортер терпеливо ждал, пока Мэдж Вил рылась в складках трех халатов и наконец извлекла носовой платок.
— Я считаю… всегда буду считать, что он отдал жизнь за меня. Настоящий джентльмен. Сказал мне: «Я должен идти, Мэдж. Я приведу подмогу. Не бойся. Ничего не бойся». Вот как он сказал.
Репортер записал слова.
— Что вы почувствовали, когда судно налетело на скалы, миссис Вил?
— Меня понимал только один мужчина. Мой дорогой муж, такой понимающий, но у его брата Перри более тонкий ум. Большая потеря. Я скорблю, мистер… э… Пути господни неисповедимы. Лучше бы на его месте была я. Воссоединение в загробной жизни. — Она прикоснулась платком к носу. — Много прекрасных душ. Ушли в мир иной. Хотелось бы быть к ним ближе. Я часто думаю об этом. Очень чувствительна к таким вещам. Глубоко чувствительна. А люди такие черствые.
Репортер поднял взгляд. И подобающим в этой ситуации сочувственным тоном спросил: