— Как долго вы были в море, когда?..
— Страдала, — произнесла тетя Мэдж, закатив глаза. — Всю жизнь страдала. Преследование, прискорбное дело, мистер… э… Когда умерла моя дорогая сестра. Накануне своего тридцатилетия. Острый гастрит. С ней была до конца. Люди обсуждали. Но что я выиграла, потеряв сестру? Полностью отдавала себя. Полностью. После этого мы с мамой жили только друг для друга, но разве так не было раньше?
— Вашему племяннику, к счастью, повезло спастись, хотя и позже. Если…
— Я была полна решимости, — сказала миссис Вил, — всю жизнь идти по прямому пути. Прямому и узкому. Навлекала насмешки и брань обывателей. Но совесть велела. Несчастная женщина, мистер… э… Вы видите перед собой такую. Ужалена скорпионами. — Она махнула ему рукой, забыв на мгновение, как его презирает, помня только, что может выговориться. Переживания последних трех дней расстроили ее больше, чем она думала. Ее щеки дрожали от негодования. — Ваша газета. Вставьте это. Ужалена скорпионами. У каждого свой крест. Я попыталась… Утешение в вере. Одинокие люди всего мира.
Сквозь туман мыслей она поняла, что репортер обращается к ней.
— Миссис Вил.
— Да? — Она замолчала, и ее маленький рот открылся, как дамская сумочка, которую кто-то забыл застегнуть. — Да?
— Не могли бы вы просто… просто рассказать мне о своих чувствах, когда ваш судно село на мель, — тихо сказал репортер. — Так необычно, когда на борту… дама, и мне очень хочется узнать вашу точку зрения.
Мэдж посмотрела на него с презрением.
— Всю жизнь судьба меня лишала… Близких людей. Да, мистер… э… Это была моя беда. Не моя вина. Я не жалуюсь. Моя дорогая, дорогая сестра в расцвете юности. Моя дорогая матушка, когда я так нуждалась в ее совете. Мой добрый муж. Я. Одинокая женщина. Повержена горем. Первая жена моего мужа часто говорила: «Мэдж, ты как будто согнулась под тяжестью тайного горя». Это правда. Только Перри чувствовал и понимал. Он один знал, каково это.
Репортер заерзал и взглянул на дверь. Он не делал заметок.
— Это очень, очень печально, мэм. Естественно, мы всегда сожалеем, что вторглись в…
— Необычно, — упрямо сказала миссис Вил. — Тот, кто выделяется. Стадо всегда отвергает. Необычная женщина. Я часто думаю. Предначертано. Никто не знает. Конец еще не наступил.
— Да-да, — произнес он.
— Конец еще не наступил! Мистер э… Напечатайте в своей газете. Жанна д'Арк не знала. Жанна д'Арк. Завистники могут отказать мне… В праве слова. Всегда помните об этом. Право слова. Не уходите, — сказала она, когда репортер попытался подняться; и так резко сказала, что на мгновение он принял этот запрет: — Не уходите. Мне нужно многое вам рассказать. Потом. Вы будете рады.
Пэт снова оказалась на диване в затхлой старой гостиной таверны. Она не понимала, как попала сюда, и Том пытался убедить ее выпить что-то из стакана.
Она села прямо.
— Ничего, ничего. Меня… просто затошнило.
Том сел и стал терпеливо дожидаться, пока ей станет лучше. Внезапный порыв ветра спустился по дымоходу и тряхнул старый дом. Том заметил, что цвет ее лица восстановился.
Особенно неуместной Том считал необходимость нанести последний удар. Патриция, при всей своей худобе и молодости, всегда была внутренне сильной и самодостаточной, в то время как он, уверенный внешне, никогда не был по-настоящему уверен в ее присутствии. Или был лишь однажды, когда желание перевесило уважение.
Это был один из камней преткновения в их отношениях. Патриция в конце концов сдалась, но это не принесло Тому ни утешения, ни удовлетворения. Его злили обстоятельства, выпавшие на ее долю. За два года она потеряла обоих родителей; ее брак распался; привычный образ жизни оказался разрушен, по праву принадлежащие ей деньги достались кому-то другому. Ей пришлось уйти из дома и зарабатывать на жизнь у посторонних людей. Но теперь на нее свалилось нечто еще более ужасное.
Что-то нечестное и нечистое, просто немыслимое. Хотя придется об этом думать. В ближайшие несколько дней и недель это будет занимать все больше места в ее жизни, пока не останется места ни для чего другого. Тогда, может быть, месяца через три или через шесть, пузырь разговоров, суда и огласки лопнет, и она снова будет предоставлена самой себе, опустошенная, брошенная и одинокая. Одинокая, но с клеймом сплетен и слухов, которые прицепятся к ней, как паутина из сточной канавы. Куда бы она ни уехала, слухи потянутся, оставляя несмываемое пятно на ее чистоте и молодости. «А вы знаете, кто у вас остановился, миссис такая-то? Патриция Вил: вы помните дело об отравлении в Фалмуте? Нет, она всего лишь падчерица, но, конечно, это была особенная семья. Я слышала, говорят то-то и се-то…»