Через три дня пришел ответ с просьбой нанести визит, и утренним поездом она уехала в Труро.
Мисс Гоуторп была крупной и грозной, но не сварливой. Явно из тех, кто быстро формирует суждения, и ей сразу же понравилась Пэт. Жалованье хоть и низкое, но включало питание и проживание в доме, и Пэт посчитала, что справится. В любом случае, она так обрадовалась предложению, что ей даже не пришла в голову мысль придираться. Она приехала домой с известием, что в следующую субботу четырехчасовым поездом уезжает из Фалмута, чтобы приступить к своим новым обязанностям.
Новости никого не обрадовали. У вдовы Вил, как ее теперь обычно называли, наступили тяжелые дни с мистером Коудри.
Многие вопросы касательно наследства ещё требовалось уладить, а тётя Луиза, верная своему обещанию, ставила бесконечные препоны, мешая окончательному их решению. У нее были какие-то документы, связанные с землей, которую Джо унаследовал от отца, и ее нельзя было убедить расстаться с бумагами, пока не суд не вынес решение. Мистер Крабб, адвокат тети Луизы, и мистер Коудри со стороны тети Мэдж почти ежедневно обменивались длинными письмами.
Однако время двигалось неумолимо, и наконец пробил тот час, когда всё должно было законно перейти тёте Мэдж, вот только Луиза Вил упорно прислушивалась к голосу веры, а не разума. Примерно через неделю после чтения завещания появилось другое завещание, предоставленное стряпчим из Хельстона и написанное пять лет назад, где основная часть имущества передавалась первой жене Джо, как опекуну «по доверенности» его дочери Патриции; и в результате тётя Луиза ещё сильнее уверилась, что раз есть первое завещание, то, вполне возможно, найдётся и третье. Она считала, что после ссоры Джо разозлился и составил второе завещание, но когда остыл, то написал и третье.
Совсем недавно тётю Луизу посетила мысль, что либо ей, либо её представителям надобно получить разрешение на поиск в доме подобного документа, в чём тётушка Мэдж категорически отказала. Это совершенно неправильно, пробормотала она. Такая мысль оскорбляла её до глубины души. Мол, она скорее помрёт, чем позволит той женщине снова войти в её дом, рыться в её личном имуществе будто ворона. Мистер Коудри, изрядно уставший от нескончаемой тяжбы, предположил, что вполне мог бы извлечь некоторую выгоду из мирового соглашения, если Мэдж пойдёт навстречу Луизе в её требованиях. Он мог бы даже добиться от мистера Крабба обещания, что в случае согласия на обыск дома Коудри уговорит свою клиентку прекратить тяжбу.
Но пока что тётушка Мэдж упорно стояла на своём и ни в какую не хотела уступать. Дело зашло в тупик. А когда тётушка Мэдж находилась в тупике, то и вела себя соответствующе. За последние два дня жизнь в ней словно застыла, и каждое слово она выдавливала из своего плотно сжатого рта как из пипетки.
Так что известия от Патриции занимали все мысли Мэдж и вызывали у неё недовольство. Похоже, поначалу Мэдж решила, что ей некогда беспокоиться о делах Пэт, а позже, когда смысл новостей наконец до нее дошёл, разобиделась на девчонку, что та прибавила ей хлопот.
Тётя Мэдж растолстела. За прошедшие после кончины супруга недели она ощутимо набрала вес. Однажды она села ужинать, а Перри в шутку заметил: «Чтоб мне треснуть, Мэдж, но если ты продолжишь в том же духе, то вырастешь в громадину!» Однако больше он так не шутил. С недавних пор можно было подумать, что непочтительный Перри побаивается невестки. Временами он вёл себя несдержанно, но в целом, особенно когда следовало соблюсти правила приличия касательно траура, старался всё-таки прислушиваться к ней. После кончины Джо закончилась долгая череда попоек, и Энтони ни разу не видел дядю Перри пьяным, а неуверенное исполнение «Тёмного охотника» не тревожило ничей сон, когда исполнитель песни с трудом ковылял до кровати в предрассветные часы.
Что касается Энтони, то новость о поступлении Патриции на работу обрушилась на него почти с той же силой, как новость об утрате. Год подходил к концу, а никто и не упоминал об учёбе в школе, Энтони надеялся, что до самого Рождества его обойдут вниманием. После отъезда Неда мальчик много времени проводил с Пэт, и это хоть как-то уменьшило его огорчение, что не получается уехать к отцу. Но если Пэт уедет, жизнь его станет совсем тоскливой и невыносимой. Даже учёба в школе скрасила бы грядущие унылые дни. Когда же настала для Пэт пора уезжать, что случилось очень скоро, Энтони стоял с дядей на железнодорожной станции и изо всех сил пытался выразить словами, как ему тоскливо и муторно, но, к собственной досаде, что-то невнятно бормотал и запинался, надеясь, что хотя бы лицо его выразит то, что языку не под силу.