Он почувствовал прикосновение к своей спине и обнаружил, что его коллега вернулся.
— Удачно? — спросил он.
Второй репортер покачал головой и начал протирать очки.
— Безнадежно. Ничего не выудил.
— Так ты ее видел?
— Она не рассказала ничего путного. Сам знаешь, как это бывает: задаешь простой вопрос, а тебе рассказывают историю всей жизни. Про могилы всех ближайших родственников с подробностями, от чего они умерли. Она все ворчала о том, что ее неправильно понимают и никто не любит. Похоже, она запала на этого утонувшего парня. Но как только я заговаривал об этом, она переключалась на что-нибудь другое. Не удалось ее прижать. Мы сварганим какую-нибудь историю, но мне пришлось побыстрее найти какой-нибудь предлог и сбежать.
— И что теперь?
— В полночь нужно сесть на поезд из Труро. Слушай, я собираюсь взять интервью у помощника капитана, которого поселили в коттедже напротив. Ты узнал у этого человека все, что можно?
— Ага. Похоже на то. Вот только… Эти заметки…
— Достань его фотографию, если получится. Вставим в статью. Вернусь через двадцать минут.
Снова предоставленный самому себе, молодой репортер опять перечитал свои записи. Это было его первое задание, и он не хотел провалить его. Он посмотрел на часы. Затем тронул Блэтчфорда за рукав.
Старик повернулся. Его взгляд с наступлением вечера стал более дружелюбным и доброжелательным.
— Да, парень?
— Большое спасибо, мистер Блэтчфорд, вы очень помогли. Нет ли у вас случайно собственной фотографии, свободной от авторских прав, которую вы могли бы нам предоставить?
— Что ж, парень, у меня есть снимок всего отряда спасателей, сделанный в августе прошлого года, там я вместе с остальными. Он подойдет? Не знаю, свободен ли он от того, что ты говоришь, но я вас не засужу, если что.
— Спасибо. Отлично подойдет. Мы скоро уезжаем, может, вы его принесете? Э-э-э… я… Когда я просматривал записи, мне пришло в голову, что есть небольшое противоречие, так сказать, между… э-э-э… — Под пристальным взглядом Блэтчфорда он запинался и колебался, но набрался храбрости и выпалил: — Послушайте, мистер Блэтчфорд, у меня тут записано. В начале разговора вы сказали: нельзя было терять ни минуты, спасая этих людей с тонущего судна.
— Так и было. Так и было.
— Да, конечно; очень хорошо. Но при упоминании мальчика — заметьте, я только пытаюсь это прояснить — вы сказали, что его спасли позже, много позже, группа спасателей, которая поднялась на борт судна. И вы говорили об этом так, будто это в порядке вещей. Видимо, так оно и есть, но если, как вы сказали, нельзя было терять ни минуты…
— Всё так. Всё так. — Суровое обветренное лицо слегка дернулось, глаза сверкнули. — Мы не могли терять ни минуты. Мы получаем по фунту за каждую спасенную жизнь, когда запускаем ракету. Оставаться на судне достаточно безопасно, если оно не разбилось. Естественно, оно могло разбиться, но так или иначе мы были настроены забрать всех. Начинался отлив. Еще час, и они сами могли бы сойти на берег. — Блэтчфорд обменялся парой прощальных слов со своим приятелем, выходящим из бара. Затем снова повернулся к репортеру. — Рад был познакомиться с вами, господа, но, пожалуйста, не пишите об этом в газете. Люди могут посчитать это странным. Но я человек честный, а вы задали мне честный вопрос. Иногда у этих берегов происходят разные странности, и не наша вина, что мы всю жизнь провели поблизости.
После ухода репортера тетушка Мэдж вернулась на свое место у камина, осознав, что метала бисер перед свиньями. Она сожалела, что она напрасно пыталась многое объяснить; у этого человека души не больше, чем у любого другого из стада. Не стоило ожидать от него чувствительности и понимания, ведь очень немногие обладают достаточным умом, способным оценить ее доверие. Только Перри полностью разделял ее образ мыслей. Они с Перри были родственными душами. Он пропал в водовороте корнуольского моря, и она больше никогда его не увидит. Эта мысль глубоко ее опечалила.
Правда, ее еще слегка тревожили воспоминания о том, что в конце между ними не все было гладко, что в смелых попытках спасти ее он, похоже, обезумел. Но ее мозг быстро избавился от этих воспоминаний. Каждый раз, когда Мэдж думала об этом, контуры становились все менее четкими, события освещались более мягким светом.
Скоро она совсем забудет об этом, убеждая себя, что это неважно и не влияет на их глубокие и сильные любовь и взаимопонимание. Только Перри все знал. Или не совсем все, но она считала, что он все понял. Когда-нибудь в скором времени Мэдж собиралась во всем ему признаться. Теперь этого никогда не произойдет.