Уже 3 августа 1914 г. Циммерман телеграфировал инструкции германскому посольству в Константинополе: следует поднять против России Кавказ. 6 августа канцлер Бетман-Гольвег инструктировал посла в Стокгольме фон Рейхенау обещать финнам создание «автономного буферного государства». То есть в течение первой недели после объявления войны начался: подрыв внутренних связей России на просторах от Баренцева до Черного моря. В первые же дни конфликта в Финляндии начали распространяться, согласно приказу Бетмана-Гольвега, брошюры с обозначением целей Германии в войне: «освобождение и обеспечение безопасности для народов, порабощенных Россией; русский деспотизм должен быть отброшен к Москве».
Согласно инструкциям от 11 августа 1914 г., изданным министром иностранных дел Яговым, целями германской политики назывались следующие: «Очень важна реализация революции не только в Польше, но и на Украине:
1. Как средство ведения военных действий против России.
2. В случае благоприятного для нас завершения войны создание нескольких буферных государств между Россией, с одной стороны, Германией и Австро-Венгрией, с другой, желательно как средство ослабления давления русского колосса на Западную Европу и для отбрасывания России на восток настолько, насколько это возможно».
Мы видим, что создание независимого украинского государства и прочее было выдвинуто германским руководством не в результате военного истощения и отчаяния, а уже в первые дни войны. Не некие эстремисты-пангерманцы, а официальное руководство Рейха поставило перед собой задачу раскола России. Уже на второй неделе войны выделение Украины было названо официальной целью германской политики — и это идет вплоть до Брест-Литовска.
Австрийский канцлер Берхтольд говорит 17 октября 1914 г.: «Наша главная цель в этой войне — ослабление России на долгие времена, и с этой целью мы должны приветствовать создание независимого украинского государства». Матиас Эрцебергер в сентябре 1914 г. ставит цель: «Освобождение нерусских народов от московского ига и реализация самоуправления каждого народа. Все это под германским верховенством и, возможно, в рамках единого таможенного союза». Общая характеристика предлагаемой политики — «отрезать Россию от Балтийского и Черного морей».
Сэр Бернард Пейрс писал: «Неудивительно, что эта война является для России религиозной войной». Война дала надежду неким чудом осуществить все дорогие мечты, одним ударом предотвратить всю прежнюю работу Германии в деле реализации задачи доминирования в России». Русское правительство, начиная в октябре 1914 г. работу по ликвидации поместий, принадлежащих лицам враждебных национальностей, указывало: «Война создает особо благоприятные условия для окончательного решения проблемы германского влияния в России» {107} . Барон Б. Нольде вспоминает: «Всеобщим принципом стало: „Свобода от германского ига!“ {108} Этот лозунг вскоре же стал очень популярным».
Военные и военно-морские лидеры Германии быстрее, чем их гражданские коллеги, пришли к выводу о практической невозможности победы в войне на истощение. 15 ноября 1914 г. начальник германского генерального штаба Фалькенгайн в продолжительной беседе с канцлером Бетман-Гольвегом обосновал следующие идеи: «До тех пор пока Россия, Франция и Британия держатся вместе, у нас нет возможности добиться достойного мира. Более вероятно, что мы медленно начнем терять силы. Следует исключить из борьбы либо Россию, либо Францию». Итак, войну против троих выиграть невозможно, а если так, то нужно сосредоточить усилия в одном направлении. Бетман-Гольвег полагал, что следует сконцентрироваться на России: «Ценой того, что мы остановим с Россией те же в своей основе границы и условия, которые существовали до войны, мы сможем позволить себе реализацию тех условий на Западе, которые кажутся нам необходимыми. Одновременно будет покончено с Тройственной Антантой» {109} . Ради сепаратного мира с Россией канцлер был готов отказаться от экспансионистской программы августа-сентября 1914 г.
Но в отличие от по-военному прямолинейного Фалькенгайна канцлер не мог попросту послать России мирные предложения — это могло иметь катастрофические последствия в самой Германии. Он вынужден был действовать осторожно и, помимо прочего, ждать сигналов из России. Пока таких сигналов не следовало. В целом, ориентация на сближение с Россией было ярким проявлением антибританских обертонов, и это сближало линию канцлера с линией военно-морского министра Тирпица. И пользовалась влиянием в меру популярности антибританских эмоций.
Эта мера имела свои пределы. Одним из наиболее влиятельных противников политики примирения с Россией стал «сильный человек» министерства иностранных дел Циммерман и все те, кто считал ожидание сепаратизма России пустой тратой времени. Да и сам канцлер Бетман-Гольвег увлекся идеей сепаратного мира лишь на время. Новые ожесточенные битвы и стоическое молчание Петрограда ослабляли релевантность курса на поворот России. В Берлине начались поиски новых стратегических замыслов, у Германии действительно не было роскоши сколь угодно долгого ожидания.
Рассматривались различные варианты. Лидер сионистского движения в Германии Макс Боденхаймер предлагал создать буферное многонациональное государство между Германией и Россией, управляемое немцами и евреями. Нужно сказать, что такой германо-еврейский союз против славян не получил поддержки германского руководства — полное отчуждение всех славян не входило в планы Берлина. Да и само сионистское движение, после того как осенью 1914 г. обнаружилось примерное равновесие противостоящих сил, объявило о своем нейтралитете. Обращение к подрывной деятельности стало видеться все более неизбежным.
В Прибалтике подрывная стратегия Германии значительно отличалась от германских подрывных усилии на украинском, транскавказском и еврейском (не говоря уже о Польше и Финляндии) направлении. Германия твердо полагалась на остзейских немцев, которым и предстояло реализовать миссию германизации Прибалтики. Литва абсолютно не рассматривалась как поле возбуждения местного национализма. В ней немцы видели уже готовую часть будущего Рейха. Больше внимания уделялось Курляндии, Лифляндии и Эстонии, но, прежде всего, с точки зрения нахождения способа консолидации местного населения под руководством остзейцев. Курляндия (как и Литва) виделась частью будущей Великой Германии.
Стабилизация фронта
Подавленность и безумные надежды быстро сменяли друг друга. Даже после поражения Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии командующий британскими войсками уверенно полагал, что русские будут в Бреслау (на полпути к Берлину) к 15 октября 1914 г. Мы видим, что с самого начала войны Россия и Запад не имели адекватного представления о проблемах друг друга, о реальном положении дел на союзном фронте. Если бы западные союзники в полной мере оценили значение Танненберга, где погиб цвет кадровой российской армии, они не упрекали бы русских осенью 1914 г. в безынициативности (как это делал, скажем, Китченер, обращаясь к русскому послу в Лондоне Бенкендорфу). Впрочем, неясность на Восточном фронте была во многом результатом сознательного умолчания русских властей. Как часто бывало в русской истории, здесь строилась новая «потемкинская деревня».