Объявив о великом Соборе, Константин пригласил участвовать в нем каждого епископа в империи и лично оплатил стоимость дороги и проживания. Когда несколько сотен священнослужителей прибыли в азиатский город Никею, император собрал их в главном храме и 20 мая 325 года начал заседание эффектным призывом к единению. Константин не был особенно уверен, чья сторона в споре возобладает, пока не определился явный победитель, и намеревался выказывать поддержку тем, на чьей стороне окажется большинство.
Собор начал с обсуждения вопросов меньшей важности — таких, как выяснение истинности крещения еретиками и установление официального расчета времени Пасхи, и только потом перешел к злободневному вопросу о соотношении Отца и Сына. Первоначально все шло гладко, но когда настало время сформулировать символ веры, обе стороны отвергли компромисс, и собор оказался под угрозой срыва.
Главная проблема заключалась в том, что предлагаемое слово для описания Христа на греческом было homoiusios, то есть «подобный сущностью» по отношению к Отцу. Разумеется, это Арий придерживался позиции, что два члена из Троицы были подобны, но не равны, а прочие епископы активно против этого возражали. Увидев, что сторонники Ария остались в явном меньшинстве, Константин выступил против них и предложил свое решение. Выбросив «i», он изменил слово на homousios, что означало «одной сущности», «единосущный» с Отцом. Ариане были огорчены таким явным неодобрением их взглядов, но в присутствии императора (и его солдат) не посмели выказать свое неудовольствие. Арианские епископы начали колебаться, а когда Константин уверил их, что равенство с Отцом может быть истолковано в «божественном и мистическом» смысле, они склонились перед неизбежным. Константин позволил им уйти — чтобы они толковали homousios, как им заблагорассудится, — и ариане покинули собор, чтобы вернуться в свои дома, сохранив достоинство. Ария осудили, его книги сожгли, и целостность Церкви была восстановлена.
Никейский Символ веры, принятый под надзором Константина, был больше, чем простым изложением веры. Он стал официальным определением того, что означает «быть христианином», и определил, во что верят истинная (православная) и всеобщая (католическая) церкви. Даже сейчас он может быть услышан во всех протестантских, православных и католических церквях, тусклым отблеском тех времен, когда христианство стало единым. На Востоке, где существовала Византийская империя, Никейский Собор определил взаимоотношения между церковью и светской властью. Епископы могли самостоятельно принимать решения по церковным вопросам, а делом императора было проведение их в жизнь. Константин был мечом церкви, искореняющим ересь и охраняющим веру от раскола, схизмы. Понятие «целостности» до некоторых пределов пытались изменить наследники Константина, но основополагающий принцип оставался неизменным. Долгом императора было слушать голос всей церкви; что же этот голос говорит, оставлялось на усмотрение епископам.
Теперь, когда оппоненты Константина — и военные, и церковные — были повержены к его ногам, он решил возвести памятник, подобающий его славе. Он уже украсил Рим, завершив внушительную базилику и поместив внутрь нее свою гигантскую сорокафутовую статую. Теперь он добавил к этому несколько церквей и пожертвовал дворец на Латеранском холме, чтобы тот стал храмом для римского патриарха — папы. Впрочем, в Риме толпилось слишком много языческих призраков, и они не могли быть просто спрятаны за тонким христианским фасадом, дабы город стал величественным центром христианской империи. Кроме того, Рим уже не был тем городом, что раньше, и империя больше не вращалась вокруг него.
Расположенный вдалеке от границ империи, Рим давно перестал быть ее подлинной столицей и только изредка посещался недолговечными императорами III века. В интересах военной целесообразности Диоклетиан настоял, чтобы двор путешествовал вместе с ним, заявив, что столица империи находится не в определенном городе, но там, где пребывает император. Этим он только высказал вслух то, что давно уже было неприятной правдой. Не способные обосноваться за мили от опасных границ, императоры избирали свои собственные пути, и имперская власть следовала за ними. Сам Диоклетиан, занятый делами в Никомедии, посетил Вечный город лишь однажды, а его реформы и вовсе низвели Рим к положению лишь символически важных задворок.
Константин решил дать колеблющейся империи новые корни и начать все сначала. Позднее он, как обычно, заявит, что это божественный голос привел его в древний город Византий — но очевидно, что для выбора места никакие видения не были нужны. Имевшая возраст примерно в тысячу лет, греческая колония располагалась в наиболее удобном месте, на границе западной и восточной частей империи. Обладая великолепной глубоководной гаванью, город мог контролировать доходные торговые пути между Черным и Средиземным морями, которые приносили лес и янтарь с далекого севера, масло, зерно и пряности с востока. С трех сторон окруженный водой, город обладал настолько хорошей естественной защитой, что можно только удивляться, как основатели близлежащих колоний не увидели превосходства этого великолепного акрополя. Впрочем, самым главным для Константина было то, что пологие склоны Византия свидетельствовали о его окончательной победе над Лицинием, в которой он наконец обрел свою цель.[11] Не было лучшего места, чтобы возвести памятник своему величию.
11
Связь Константина с этим городом восходит к 292 году, когда он со своей матерью Еленой были захвачены в качестве заложников императором Галерием.