Но в то же самое время Византия была местом поразительно своеобразным, притягательным, однако весьма чуждым современному миру. Святые сидели на вершинах столпов, императоры поднимались на кафедры, чтобы прочесть гневную проповедь, а малозначащие богословские тонкости грозили обернуться беспорядками на улицах. Концепция демократии, которая так воодушевляет современный мир, привела бы византийцев в ужас. Их государство возникло в хаосе и неуравновешенности III века, во времена мятежных императоров, отчаянно пытавшихся вернуть престиж императорской власти. Демократия, по умолчанию подразумевающая всеобщее равенство, пошатнула бы самый фундамент этого иерархического, упорядоченного мира, возвращая его в кошмары беспрерывной гражданской войны, которых императоры избегли с таким трудом.
Впрочем, византийцы не были узниками довлеющего автократического общества. Неприметные сельские жители и беззащитные женщины находили свои пути к власти, а скромный земледелец из местности, что теперь называется Македонией, стал величайшим византийским правителем, расширившим свои необъятные владения до самых границ Средиземноморья. Его преемники управляли глубоко религиозным обществом со светской образовательной системой, которое полагало себя единственным защитником света и цивилизации в стремительно темнеющем мире. По знаменитому выражению Роберта Байрона[1], это было «тройное слияние»: римского тела, греческого разума и мистической души.
Данное определение лучше большинства других хотя бы потому, что термин «византийцы» — изобретение исключительно последнего времени, и привязка к этому печально известному названию сильно затрудняет понимание. То, что мы называем Византийской империей, на самом деле представляло собой восточную половину Римской империи, и ее жители считали себя римлянами с начала основания Константинополя в 323 году и до падения города, случившегося одиннадцать столетий спустя. Большую часть этого времени их соседи, союзники и враги видели их в том же свете; когда султан Мехмед Второй завоевал Константинополь, он принял титул Кесаря Римского[2] и правил, по собственному мнению, как наследник череды правителей, восходившей еще к Августу.
И только ученые Просвещения, предпочитавшие видеть свои корни в античной Греции и классическом Риме, отказали восточной империи в имени «Римской», заменив его на «Византию» — по старому названию Константинополя. «Настоящая» империя закончилась для них в 476 году с отречением от престола последнего императора, а история константинопольских «самозванцев» стала в их представлении не более чем тысячелетним сползанием в варварство, разложением и упадком.
Западная цивилизация находится в неизмеримом долгу перед презренным городом на Босфоре. Более чем тысячу лет его столица представляла собой великий восточный бастион, защищающий юную беспокойную Европу, и раз за разом претенденты на завоевание мира разбивались о его стены. Не будь Византии, мусульманские армии захлестнули бы Европу в VII веке, и, как замечает Гиббон, намаз слышался бы теперь над спящими шпилями Оксфорда.
Но дар Византии заключался не только в военной силе. Пока цивилизация лишь смутно мерцала в удаленных ирландских монастырях на Западе, она пылала в Константинополе — иногда ярче, иногда тусклее, но никогда не угасая окончательно. Величайший император Византии, Юстиниан, дал нам римское право — основу большинства европейских правовых систем даже в наши дни; его мастера подарили нам прекрасные мозаики Равенны и высшее достижение — собор Святой Софии; его ученые открыли нам блестящих греческих и римских классиков, которые были почти утеряны на Западе в Темные века.
Если мы стольким обязаны Византии, это вызывает вопрос, почему империю так долго не принимали во внимание. Римская Империя раскололась — сначала культурно, а потом и религиозно — на Восток и Запад, и две эти половины со временем разошлись в стороны, отдалившись друг от друга. Христианство было той слабой связью, что еще соединяла их, но в 1054 году, когда церковь раскололась на православную и католическую, уже мало что объединяло их, зато многое отталкивало друг от друга. Крестовые походы вбили между ними последний клин, породив продолжительные обиды на Востоке и насмешки на Западе. Когда то, что осталось от Византии, стало жертвой исламского вторжения, Европа умыла руки и отвернулась, уверенная в своем возрастающем могуществе и счастливом будущем. Эта взаимная неприязнь предала Византию незаслуженному забвению — и те, кто некогда находил прибежище за ее стенами, забыли о ней на столетия.
1
Роберт Байрон (1905–1941) — английский журналист, путешественник, фотограф, историк архитектуры и культуролог-любитель. В 1930-х годах приобрел широкую известность книгами о путешествиях по Балканам, Советскому Союзу и Дальнему Востоку. Работы Байрона отличались восторженной непосредственностью, свежестью восприятия и искренней симпатией к тому, что он описывал. Главной его заслугой считается возрождение в Европе интереса к византийской истории и культуре. Погиб 24 февраля 1941 года на транспорте «Джонатан Холл», торпедированном подводной лодкой U-97.
2