Время, очевидно, было столь же спокойно, сколь и благополучно. Частные дома, которые мы раскопали (следует признать, что они были расположены в лучшем жилом квартале), были достаточно просторны и построены с тщательностью; в центре обычно находится открытый двор с выходящими в него комнатами, а толщина стен и наличие лестниц указывают на то, что по крайней мере часть здания имела два этажа. Один из домов примечателен тем, что по сторонам фронтального входа стояли большие полуколонны из кирпича. Туалеты с цементными полами и кухни с печами и очагами обычно легко определяются, чего нельзя сказать о характере других комнат; сильно разрушенные стены, как правило, поднимались не выше чем на фут над уровнем пола и часто прослеживались только по фундаменту.
Заметна такая перемена: обычай хоронить мертвых на территории дома и двора становится более распространенным; могилы помещаются под полами комнат (похоже, что выбор комнат произвольный), а иногда в открытом дворе позади дома. Такие дворы имелись, конечно, не у каждого дома, но все же достаточно часто. Кажется, что иногда их единственное назначение состояло в том, чтобы служить местом для мусорных ям, которых было в этот период так же много, как и во всякий другой. Мне уже несколько раз приходилось говорить о «мусорных ямах»: это наиболее удобный термин, но не самый точный. Часто эти ямы глубиной до 15–20 футов были хранилищами ненужных вещей, как, например, ямы возле храма слоя V, где мы обнаружили вышедшие из употребления вотивные предметы из святилища; иногда же это были настоящие сточные ямы, хотя в них и обнаружено некоторое количество битой керамики, но попадала она туда чисто случайно. Сточные ямы чаще всего оказывались возле домов, расположенных в середине города; из строений же, стоявших возле городской стены, отходы по трубе отводились за городской вал. Наличие двух-трех ям (и того и другого назначения) на заднем дворе дома не мешало жителям хоронить здесь своих близких; похоже, что обряд захоронения не сопровождался какими-нибудь особыми церемониями. Могилы и мусорные ямы с их содержимым (керамика и т. д.) были особенно ценны для нас, так как редко можно было обнаружить целый сосуд в домах, столь сильно пострадавших, как те, что мы раскапывали в слое II; здесь мы находили неповрежденные экземпляры, а бесчисленные битые черепки в домах давали надежные свидетельства для датировки сосудов.
«Белая» керамика, столь распространенная в слое IV, теперь вышла из моды — нет ни одного фрагмента, который можно было без колебаний отнести к периоду слоя II, хотя, вероятно, один-два и относились к нему. Ее вытеснила расписная нузийская керамика, но пользовались ею уже не в пику чужеземной власти, как это было прежде; теперь эти керамические изделия стали обычными предметами роскоши, изготовляемыми местными гончарами; характерная форма сосудов не имела ничего общего с хурритскими или митаннийскими прототипами. Я говорил выше, как это действительно привлекательная расписная керамика появилась на Востоке и с легкой руки царей Митанни ввозилась или воспроизводилась во всех странах, куда простиралось влияние Митанни — от Нузи, к востоку от Тигра, до Алалаха, вблизи средиземноморского берега. На всем этом огромном пространстве широко использовались вазы одной и той же формы, расписанные одинаковым рисунком; это был столь унифицированный стиль, что, мне кажется, трудно определить на основании анализа самих сосудов, где данный образец был найден и сделан ли он в Нузи, или на р. Хабур, или в низовье Оронта.
Но в слое II Алалаха мы нашли ряд сосудов той же формы и сделанных так же, как и обычные сосуды Нузи, но рисунок их не. с Востока, а явно заимствован из Крите. Декор всегда один и тот же с небольшими модификациями и поразительно похож на тот, который мы видим на вазах «дворцового» стиля из Кносса, но сложность состоит в том, что последние старше алалахских ваз лет на 150. Если алалахские гончары пользовались критскими образцами, то как объяснить такой временной разрыв — ведь ни с той ни с другой стороны нет связующего звена, а мы знаем, что на Крите эти изделия полностью исчезли после 1400 г. до н. э.; сходство между всеми алалахскими образцами указывает на происхождение их от одного оригинала. Я убежден, что прекрасная критская ваза хранилась в Алалахе, возможно в храмовой сокровищнице или в частной коллекции, пока в период слоя II ее не увидел гончар и, пораженный необыкновенным рисунком, не перенес его па свои собственные сосуды, веря, что существовавшее тогда увлечение эгейским искусством повысит на них спрос па рынке. И он был прав: единственный образец стал производиться «массовым» тиражом; ни один уважающий себя житель Алалаха не мог обойтись без такого сосуда, а в богатых домах мы находили целые наборы посуды, которую, поскольку стиль ее был необычен для равнины Амук, мы назвали «атчанской».
Популярность эгейского искусства подтверждается тем фактом, что начинают импортироваться микенские вазы. В Алалахе не было колонии микенских купцов, подобной той, какая в это время существовала в расположенном южнее Угарите, но Угарит был портовый город, тогда как Алалах значительно удален от моря. Весьма вероятно, такая колония существовала в ЭльМине, портовом городе Алалаха, через который мог идти эгейский импорт. Во внутренние районы греческие торговцы не попадали: как только товар, доставленный ими, сгружался на землю, доставку его в глубь материка брали на себя азиатские посредники. Алалах отнюдь не был центром эгейской торговли, но он ценил ее и извлекал известную прибыль от посреднической торговли товарами из Месопотамии и из столь отдаленных мест, как окрестности оз. Ван на Кавказе. Эти товары через Мину экспортировались в греческий мир. Микенские вазы оставались предметом роскоши; лучшая из тех, что мы обнаружили, — кратер с двумя ручками, с нарисованной на нем колесницей (по-видимому, с Кипра), — хранилась в храмовой сокровищнице. Конечно, одной только микенской торговлей не объяснить стиль «Атчана», так как он идет от более раннего критского искусства, разрушенного микенцами. Эта торговля лишь возродила заморские связи, существовавшие прежде и прерванные после завоевания Кносса микенцами. Я уже указывал на сходство архитектуры и фресок Алалаха в период слоя VII и Крита; случайное открытие в слое II делает связь еще боле» очевидной.
Рядом с одним из домов слоя II (дом 37С), в котором обнаружено много керамики (рис. 20), в том числе в стиле «Атчана», имелась мусорная яма, современная строению, что доказывалось найденным в ней осколком вазы «Атчана», который точно подходил к фрагменту из дома; на дне ямы нашли каменную лампу в критском «дворцовом» стиле. Это капитель, или сосуд на колонне-светильнике, вырезанная из превосходного красного мрамора; сосуд разделен на 12 маленьких отделений, соединенных друг с другом и с несколько большим центральным отделением и служащих для 12 фитилей; внутренние стенки отделений, так же как и рисунок рельефа на внешней стороне лампы, — сходны с характерным для Крита декором; форма лампы в целом имеет точное подобие в Кноссе, где похожая лампа сделана из того же материала. Первое, что, естественно, приходит в голову при виде этих ламп, это предположение о прямом импорте с Крита. Но против говорит тот факт, что красный мрамор нашей лампы, как и нескольких других из Кносса, находят не на Крите, а в Малой Азии (так называемый лидийский мрамор); более того, на нашей лампе резьба по камню закончена не полностью, и кажется маловероятным, чтобы самый замечательный из известных нам образцов ламп критский скульптор не потрудился закончить, прежде чем отправлять за море на продажу. Весьма вероятно, что лампы, которые мы называем критскими, на самом деле в некоторых случаях импортировались из Азии, и стиль их родился на Азиатском материке. В любом случае здесь мы имеем образец типично критского искусства, который, по всем аналогиям, должен быть отнесен ко времени ранее 1400 г. до н. э., но хранился в Алалахе до тех пор, пока, сильно поврежденный, не был выброшен на свалку в период между 1350 и 1275 гг. до н. э., скорее ближе к концу этого периода, чем к началу. И тогда совсем не фантастично предположение о том, что расписная глиняная ваза просуществовала столь же долго и послужила моделью для гончара из Алалаха.