Г-жа Ли была пожилой женщиной с необычайно гордой осанкой — статная, красивая, с орлиными чертами лица и огромными блестящими глазами, она принадлежала к сливкам лицзянского общества и пользовалась большим уважением в городе и окрестных деревнях. Ее знали все — и она знала всех. Муж ее был высокий, красивый старик с длинной седой бородой. Функция его была чисто декоративной — в дела лавки он никогда не вмешивался; если г-жа Ли отлучалась и оставляла его на хозяйстве, он совершенно терялся и вел себя по-детски беспомощно. Как-то раз он не смог даже найти нужный нам кувшин иньцзю, так что мне и моим товарищам по веселью пришлось доставать его самим. У супругов Ли был сын, школьный учитель; он был женат и имел дочь и маленького сына. Невестка была простой, крепко сбитой женщиной — послушная долгу, она всегда пропадала где-то в дальних комнатах, трудясь как пчела. За девочкой и младенцем присматривал старик; ребенок все время проводил у него на руках и кричал, если мать забирала его, чтобы покормить. Как и все лицзянские мужья, старый г-н Ли также помогал и с готовкой. Его всегда можно было найти в дальней комнате, где он лежал на кушетке или заваривал в маленьком чайничке чай — свой излюбленный напиток. Если время от времени он и покуривал опиум, то скорее за компанию.
Г-жа Ли была одной из самых расторопных и трудолюбивых женщин, встречавшихся мне в жизни. Помимо того, что с утра до вечера она стояла за прилавком, она успевала присматривать и за приготовлением предназначенных для продажи запасов, которые представляли собой бесчисленные ряды больших горшков с квашеной капустой, солеными огурцами и сливами, а также персиковым, апельсиновым и айвовым конфитюром, не говоря уж о вине. Все это изготавливалось дома при помощи невестки. Ранним утром я нередко встречал г-жу Ли с мешком пшеницы или корзиной слив из близлежащей деревни. Кроме этих дел, на ней был также сезонный убой свиней и соление ветчины, свиных голов и окороков для дома и на продажу. Иногда она жаловалась на усталость, но в то же время ее радовало, что в возрасте шестидесяти трех лет у нее еще находятся силы работать.
Все, что делала г-жа Ли, было первоклассного качества, аккуратное и вкусное. Мы не мыслили себе жизни без ее солений, конфитюров и джемов, сочной ветчины, зернистого сыра, напоминавшего рокфор, и дразнящего кисло-сладкого вкуса ее маринованного чеснока.
Лицзян был необычайно свободным местом, особенно в том, что касалось торговли и производства. Вино домашнего изготовления или какие бы то ни было другие товары, произведенные дома или на фабрике, не облагались никаким акцизом; для их продажи не требовалось ни лицензий, ни разрешений. Всякий мог свободно производить и продавать что угодно и где угодно — на рынке, на улице или в лавке.
Хотя лавка г-жи Ли открывалась в девять-десять часов утра, хозяйка обычно была так занята, что выходила к покупателям намного позже. Пока ее не было, в магазине никто не дежурил — любой прохожий мог войти в магазин, взять все, что ему нужно, и оставить деньги на прилавке. То же касалось и других лицзянских лавок, и я ни разу не слышал о случаях злоупотребления этой привилегией или кражи оставленных таким образом денег.
В вечернее время найти свободное сидячее место в лавке г-жи Ли было непросто. Когда сесть было совсем негде, она пускала меня за прилавок, на высокий табурет лицом к остальным посетителям. Мужчины и женщины заходили пропустить чашку-другую, прежде чем отправляться обратно в родные деревни; однако согласно обычаям наси женщины не садились рядом с мужчинами, а пили стоя, перед входом в лавку, одновременно болтая с г-жой Ли. Женщины нередко угощали вином мужчин — если они предлагали оплатить счет, никто не пытался им помешать. Допив свой напиток, клиент вставал и уходил, и на его место тут же садился другой. Я любил сидеть в дальнем углу лавки, в полутьме, и наблюдать сквозь боковое окошко, как по узкой улице проходят люди — в такие минуты мне казалось, что я смотрю на экран, где показывают цветной фильм необычайной красоты. Рано или поздно каждый, кто пришел в тот день на рынок, проходил по Главной улице по меньшей мере однажды, а то и дважды. Здесь встречали и приглашали на чашку вина старых друзей, а также заводили новые знакомства. При желании можно было подозвать любого незнакомца и предложить ему разделить с тобой кувшин вина, минуя всяческие церемонии; иногда и меня останавливали на улицах незнакомые люди, предлагая сигарету или выпивку. Женщинам подобные вольности не дозволялись, но время от времени одна из них, с которой мы были хорошо знакомы, хлопала меня по плечу и говорила: «Ну что, пойдем выпьем!» Пить ей, правда, приходилось стоя, чтобы не шокировать публику.