Верхнего ветра еще нет, и деревья неподвижны.
Стволы деревьев уносятся, истончаясь, вверх и смыкаются там в зеленый купол, купол… старинного европейского собора, где ты стоишь, и тишина там непростая — готовая разродиться звуком. Несколько мгновений ты не принадлежишь никому и ничему — только этой тишине, ты растворен в ней, а она огромна.
Я думаю, тот, кто строил в Европе тысячу лет назад собор, строил его подобием утру в лесу, какое запомнил с детства; тогда же и слово Бог входит в сознание беспрепятственно.
У родника
Ручей был всего метрах в двухстах от моего дома, но идти к нему было пока еще трудно. Я хотел прежде всего пробить дорогу к нему. Эта дорога и будет первой тропинкой в лесу. Моим, если получится, прогулочным маршрутом, и обрядовой дорогой к воде, ручью, роднику — все три стоят поклонения.
Теперь, удаляясь от дома, я стал работать мотопилой и топориком, растаскивая отпиленные и отрубленные части веток в стороны от пролагаемой стежки: от комля — влево, на случай, если понадобятся дрова, паветье — вправо. Стежка получалась извилистой, ну да прямая мне и не нужна. Я никуда не тороплюсь. Прямых дорог у меня было слишком много. Прямых и скорых.
Тропинка обходила то толстенный ствол поваленного старостью дерева, то тяжелую каменюку, то чащобу, через которую рубиться-не прорубиться, то неизвестного происхождения яму, провалье в лесной земле.
Высокие ветки папоротника я просто приминал ногами, но они тут же выпрямлялись; срезать я их не хотел, придется приучать растение к тому, что я здесь хожу. Договоримся.
Дорожку я прокладывал целых три дня; чтобы не потерять ее в зарослях папоротника, пришлось отмечать маршрут высокими палками с забеленным ножом верхом.
Работа занимала меня всего, не оставляя энергии больше ни на что. Мысли и чувства придут, когда я проторю тропинку, когда всё на ней будет мне знакомо до того, что я стану здороваться и с камнем, и с деревом.
Я, слава Богу, не спешил; меня на этот раз ничто не подгоняло; прокладывание дорожки к лесному ручью было смыслом этих дней.
Я приготовил очередную палку, чтобы воткнуть в землю, но услышал мягкий звон, узнал в нем ручей и пошел по направлению к нему. Ручей тек от меня влево, потом заворачивал в глубину леса и терялся в траве. Порядком подустав к этому времени — было уже полпервого, — дойдя до воды, я стал на колени, попил и умылся. Потом прошел с десяток метров против течения и увидел камень, а под ним родник.
Родник, ямка, вымытая водой, бьющей снизу крохотным фонтанчиком, был пронизан солнечным лучом толщиной в палец. Дно выстилал, как я уже сказал, крупный песок, вынесенный фонтанчиком из каких-то земных глубин. Вокруг луча по поверхности воды магическими медленными кругами ходил небольшой желтый листик, даже не желтый, а светло-зеленый, опавший раньше времени.
…Это была ворожба, холодное кипение воды, лесное колдовство, приготовление зелья. Я зачарованно следил за кружением листка. Потом наклонился и увидел в роднике взлохмаченные полуседые волосы, давно не подстригаемую рыжую, тоже с сединой бороду и усы.
— Здорово, Леший, — сказал я. — Это ты сам или это я уже превратился в Лешего?
За ручьем, совсем недалеко, стоял дуб, чей ствол на уровне человеческого роста можно было обхватить только втроем. Я подошел к нему и сел, привалившись к дереву спиной. Вытянул ноги…
Тут же на носке белой кроссовки, зазелененной уже травой, появился большой рыжий муравей и поднял ко мне вооруженную страшнючими челюстями голову. Он пытался рассмотреть и понять пришельца.
Как было не заговорить с ним!
— Ну-ка скажи мне: "Гостем будешь, человече! Поделимся с тобой и водой, и сенью, и тишиной, если поведешь себя по-нашему. И еще кое-чем поделимся… — Муравей, разглядывая меня, шевелил челюстями. — Хорошо, что не куришь — не вяжется это с лесным воздухом. Да и огонь есть огонь… Тут у нас народу много, поживешь здесь, познакомишься со всеми. Жуки, мыши, ежи, куницы, белки, птицы… Ужа увидишь, не трогай, он этого не любит… Ты оттуда, где Шум? — продолжал муравей. — Да, да, оттуда — от тебя и пахнет незнакомо — вражески, огнем, металлом. Но это должно пройти, этот запах выветрится… В общем, милости просим, человече, только не забывай, что ты у нас гость…"
Муравей замолчал и начал обследовать кроссовку, заполз на шнурки. На носок я его не пустил, подставил палец. Он на всякий случай куснул кожу повыше ногтя, побежал вверх по руке.
— Ладно, парень, — сказал я, — считай, что поговорили. — И легонько стряхнул своего первого знакомого в траву.
Для сердца уголок