То же самое сегодня сделал я. Послал себя, осторожного, нах…, и принял решение. Рекомендую этот способ другим.
Осторожность и боязливость объясню: в американсокм лесу строго-наастрого запрещается разводить костры в лесу — из-за опасности большого пожара, но я не мог справиться с желанием поглядеть сегодня на огонь.
Я пошел к ручью, набрал по дороге охапку сушняка, сложил сучья у подножия дуба.
Когда начало темнеть, я посмотрел на шоссе: поток машин увеличился, задние красные огоньки превратились в две огненные реки, шоссе, напрягшись, как чугунная труба под сильным напором нефти, гудело, сотрясая воздух вокруг. Людей в машинах не было видно. Возможно, машины шли сами собой. Шествие пустых машин. Куда, зачем? Наше будущее…
Я оставил свет в комнате, проверил, есть ли в кармане спички, запер дверь. Включил фонарик и пошел к месту в лесу, где начиналась моя тропинка. Там два дерева образовали ворота, они служили как бы пилонами этих ворот. Я входил в лес, таким образом, как в храм.
Каждый раз, когда я входил в него, у меня сам собой получался глубочайший вздох. Здесь царила тишина, а сложившийся за день запах — коры деревьев, мхов, травы, малочисленных цветов, земли, прошлогодней листвы, каких-то невидимых грибов, древесной плесени, муравьиной кислоты, тлена упавшего дерева — создавал впечатление помещения. Точнее, старого-старого дома.
Для костра я широко разгреб прошлогоднюю сухую листву, обнажив влажную черную землю, уложил аккуратной горкой хворост. И когда поджег комок бумаги под ним, вспомнил недавний эпизод. Друзья подарили мне, зная меня, на день рождения большой электрический камин. В нем при включении "загорались" угли и пускали вверх синие огоньки. Зрелище, на первый взгляд, было очень красивое. Американцы мастаки на такие штуки. Раскаленные угли и огоньки были как настоящие.
Через три дня я камин передарил — отнес дочери.
Мой огонек поднялся, лизнул сухую веточку. Примется ли? Получается, получается!
Вот и костер передо мной. Он вырос и стал шаманить, а я начал постепенно впадать в транс. Огонь теперь то плясал, приседая и разбрасывая полы одежд, то вскакивал, будто собираясь улететь, и платки пламени отрывались и уносились вверх, то, ухая и стреляя, кидался из стороны в сторону, чтобы отпугнуть меня, слишком приблизившегося, или просто напугать, помогая ворожбе…
…верно, с него, с огня костра, подумал я, с повторения его пляски, и начались многие магические человеческие плясеи, плясовицы — шамана, колдуна, ведьмы, ворожбита, знахаря, кудесника, жреца…
За бесконечно разнообразную игру огня в костре и в настоящем камине мы и любим его — за бесконечно разнообразную игру пламени, она завораживает, не отпускает от себя ничьего взгляда; она не может наскучить, как… как, скажем, не может надоесть игра хорошего человеческого ума.
(Электрический камин я немедленно передарил: в нем всё те же шесть-семь огоньков выходили из все тех же щелей между "углями", не обещая никакой игры, и ясно было, что американские мастаки всучали любителям каминов фуфло, подделку под настоящее. Дочери некогда вглядываться в "огонь", да и вообще камин ей, мерзлячке, нужен был как дополнительный источник тепла, да и вообще она мало на меня — и слава богу — похожа…)
Я сидел перед костром не сводя с него глаз.
Сидел, пока не понял, что что-то случилось.
Неизвестно, что случилось, да, наверное, ничего особенного и не случилось — ничего заметного для глаза или слуха, но только слух мой вдруг обострился, словно огонь-шаман повелел мне: а теперь смотри, внемли… Была уже огромная, на полмира ночь вокруг, ночь-страна, ночь-государство, до чьих границ шагать-не дошагать, но я вдруг почувствовал ее пространство; было надо мной неизмеримо и страшно высокое небо, небо звезд, но рядом был Огонь, начало всех начал, Огонь, у которого я пригрелся душой, к которому я припал, чье бормотание я слушал, быструю его речь… В костре, горя, выговаривались деревья, открывая, должно быть, какую-то тайну, которую — опять! — не поймет до конца это странное, так много, казалось бы, умеющее существо, человек. Единственное, что им, людям, не всегда удается, — это слушать. Надолго замолкнуть, замереть, прислушаться, вслушаться в незнакомые звуки и вдруг понять чужой язык, чужую душу и слушать, слушать, слушать…
Пережив то, что мне было нужно, то, в чем я, оказывается, нуждался (и был прав, послушавшись порыва), я дождался смерти костра — он умирал долго, величаво, накрываясь пеплом, как одеялом, укрываясь ото всего…