Вечер он провел у приятеля, тоже художника, графика. Беседа удалась, ему повезло долго и интересно рассказывать. Говорил о любви, происшедшей с ним всего лишь 5 лет назад.
Приятель слушал хорошо, молча, кивая головой в нужных местах, а то и поднимая на него понимающие глаза.
Рассказывал об этом потому, что нынче был день ее, возлюбленной, рождения. Потому что выпил вина. Потому, что рассказ этот копился, креп, набирал точные слова.
Она была на десять лет моложе его, но, восемнадцатилетняя, девчонка, обладала тем великим талантом женщины, который так же редок, как настоящий талант.
Уже в первые часы знакомства многое поняв в нем, что-то увидев наперед и решив за обоих, она стала необидно покровительствовать ему. Он было восстал, но бунт был усмирен такой мягкой рукой, что он и удивился, и опешил: подобной руки ему просто не приходилось встречать.
Это было началом многих удивлений. Возрастами они сразу поменялись — он превратился в ее присутствии в неуклюжего, ершистого, поминутно обо что-то спотыкающегося в ее доме юнца, каким в сущности и был: весь его прежний так называемый опыт оказался рядом с ней и ненужным, и странным, и неудобным; она же взяла на себя роль старшей.
Одним из очередных удивлений было отпущение ему греха, какого не простила бы другая. Случилось, что он не пришел, как обещал, была и ложь вслед за этим, виноватое и в то же время с вызовом, с угрозой повернуться и уйти лицо — верно, на нем не было скрыто и отчаяние, — все это прочиталось ею в первую же минуту… Потом последовало нечто вроде вздоха — она сидела в кресле, он стоял перед ней и на его лице было отчаяние, — за ним, за вздохом, он услышал прощение:
— Ну ладно… Ладно… успокойся.
Это "успокойся" и стало удивлением: ведь по его логике успокаивать должен был он! Она вернула его ему! Вернула по адресу: потому что была спокойна, уверенна…
Роли поменялись, и здесь он был лишен инициативы, был усмирен и обескуражен, прощен и вдобавок даже приласкан — иголки улеглись под ее рукой, он был повержен в счастливое и глупое щенячье изумление и, растворившись в нем, готов был на все — лишь бы эта рука гладила повинную эту голову…
Он очутился в мире новых отношений и новых ощущений. Ее семья была семья известных драматических актеров, в этот дом он попал случайно, но был среди других за что-то ею выделен и взят, что называется, в учение, в котором, кстати, безотцовщина, бесприютный, долгое время, нуждался. Родители увлечению дочери значения не придали, надеясь на скорый его конец, но, видимо, в известной мере предостерегли: почти тридцатилетний мужчина, будь, ради бога, благоразумна. Они принимали его, были вежливы, гостеприимны и — равнодушны; интереса, как такового, узнав о нем главное, не проявляли.
И все равно каждый визит в ее дом был школой, которую он заметил обостренным тогда чутьем. Школа сцены — точных жестов, движений, неспешного разговора, вежливого внимания, опять-таки точной мимики, расчитанной на хорошего "зрителя", своевременных пауз в разговоре, кратких остроумных реплик, умеренное, но непременное одобрение удачного слова, осуждение многословия или плохого произношения, сделанное всего лишь опусканием ресниц, — это всё время была сцена, на которой привычно и естественно игрался спектакль вечерних встреч, да, это были актерские "работы", уже не замечаемые за собой, просто они вошли в жизнь, в обиход.
К своим "почти тридцати" — после армии и художественного училища, после неудачной женитьбы и разных встреч потом — он ничегошеньки не знал (да простятся эти и особенно следующие слова!) ничегошеньки не знал о женщинах. То ли не мог вызвать то женское, что было в его подругах, то ли этим женским они не обладали.
Какже назвать то, что он узнал с ней?
Эта девчонка относилась к нему по-матерински!
Она была большая (как было объяснить приятелю это понятное для него слово?), щедрая на ласку и на прощение. Ее голос, мягкие движения рук, тепло крупного тела создавали вокруг нее атмосферу, входя в которую, он обмякал, успокаивался, притягивался, не хотел покидать.
Большая — может быть, в этом ее талант? Как-то, гораздо раньше, он ненадолго познакомился с другим талантом — быть маленькой, и понял, что существует такой дар. Он был показан ему с тем артистическим блеском, какой предполагал к тому же и хорошего ценителя рядом. Он оценил. Конечно, это талант. Но ее дар — быть большой.