По блестящему паркету плыло облачко твоего платья. Голос сказал:
— Здравствуйте!
В твоем "Здравствуйте!" было еще и "Добро пожаловать!", и "Посмотрите же на меня!", и "Вы можете мне ответить так же, как я сказала вам мое "здравствуйте!"?
Глаза впритали меня, пропустили внутрь, а там произошла неведомая мне проверка…
— Здравствуйте! — сказал я и, пожалуй, признался уже, что люблю тебя, и ты это мгновенно поняла.
Твои глаза теперь говорили: "Я рада"; они спрашивали: "А ты?" Я был в них маленький и большой — и ребенок, и мужчина; глаза сливались в один сияющий глаз, в нем была улыбка, доброта, понимание и вопрос, они были девчоночьи и материнские — женские. И ничего больше не существовало, кроме этих глаз — и долго еще не могло существовать.
Наверно, прошло много времени — я всё смотрел в них (а может, секунды?), я всё смотрел — я и сейчас смотрю в них, в два зеленых живых озера, сливающихся в одно, — я исчезаю в нем, я сперва перестаю чувствовать руки и ноги, и растворяюсь в озере, оно поглотило меня.
Я очнулся, когда ты повернула голову к отцу…"
Грядки
Я задумал две грядки. На одной я высажу десяток помидорных кустов, на другой ее половине — грядка будет длинной — огурцы. Ради того, чтобы увидеть их шершавые листья, желтые цветы, нежнее которых не бывает, а потом, раздвинув листву, отыскать пупырчатый, изогнутый огурчик, стоило поработать. Про ароматы огурцовых зарослей, знакомых с детства, я уж и не буду говорить.
И вот, наметив место на границе луга и леса — здесь, между слоем палой прошлогодней листвы и травой было не густо заросшее пространство — я воткнул лопату в землю. Лопата пошла трудно. Ух! Ух!.. Так: дерн я не изрублю, а сделаю квадраты и уложу их в колеи, оставленные у дома машинами. Дерн был до того часто прошит корешками трав, что земля с него почти не осыпалась, с корешков она свисала гроздьями черных зерен. Таким дерном можно торговать, как бутербродами.
Я вспомнил, что земля многих-многих палисадников в Бруклине укрыта от людских взоров то плитами, то отвратительно серым щебнем, то сосновой корой, то мелкой щепой, а то и старым зеленым ковролином. Чтобы земля ничем, даже случайной травинкой не напоминала о себе, что ли?
Почва под моей лопатой была твердой, будто утоптанной, но все-таки штабель дерновых квадратов рос, и посреди зелени удлинялась черная полоса будущей грядки.
Рубаху я снял давно; когда пришла усталось, я не стал себя насиловать — вот преимущество человека, которого никто никуда не гонит, — я просто раскинул рубаху на траве и лег на нее. Надо мной плыли облака.
Где б ты ни был
Где б ты не жил,
Сердце ищет уголок,
Где могло бы приютиться,
Притулиться, приклониться, -
Сердце ищет уголок…
Сердце ищет уголёк,
От костра, который лица
И колени, и ладони
Освещал уж так давно ли,
Делал тише голоса,
Останавливал глаза…
Сердце ищет огонек,
Чтобы взгляд приворожил,
Где б ты ни был,
Где б не жил.
Устав, расслабившись, пропитанный кислородом по самые пятки, я начал засыпать, и тут набормотанные стихи перемешались с полусонными мыслями о семенах, которые я буду сеять, и я невзначай подумал, что посею вместе с ними и строчки этих стихов… и так же навзначай, уже вполглаза глядя на облака, уже в полусне, стал преинтересно гадать, что же вырастет на моих грядках через месяц из этой мешанины? Недодумав, я уснул.
Простить меня за эту белиберду можно — я детский, в основном, писатель и позволяю себе мыслить вольно, а дети как раз и любят неожиданные повороты мысли, а особенно, когда игранешь словцом. Вот спросите у них, что вырастет на клумбе, если посеять на ней слова? Увидите, как заблестят у них глаза и как потянутся вверх руки. После их научают думать "последовательно, реалистично и целенаправленно" и "не отвлекаясь от темы и на разные глупые фантазии".
Здесь, в лесу меня, слава богу, никто уже не струнит, никто не контролирует ни моих поступков, ни моих направлений среди деревьев, ни моих мыслей, здесь я стал свободен от длинного-длинного списка мирских правил и предрассудков, мое существо здесь покинуло стены, коридоры, улицы, рельсы, узкие камеры транспорта, оно расширилось — в том смысле, что начало все больше общаться с причудливым внешним миром. Миром облаков, деревьев, трав, цветов, жуков, муравьев, пчел и шмелей.
Забот полон рот!
По привычке я подстригал еще бороду и усы, держал порядок в доме, мыл за собой посуду, позавчера затеял постирушки. Ну, про мой вечер с одесситом Валерой не будем говорить. Человек без расслабухи, по-моему, не человек. Даже Билл Гейтс, наверно, позволяет себе расслабиться время от времени. Взглянуть бы на него в эти минуты. Может быть, он так же, как я, лежит в кресле или даже на полу раскинув руки и вдобавок плюет в потолок. Или в облака, надеясь как-нибудь доплюнуть и до них. Потом, вздохнув, встает, пренепременно матерится, и идет делать трудные свои миллиарды и двигать вперед — на горе великим шахматистам — компьютерное дело. Такая у него жуткая судьба.